Пташка

Глаза Гнеды почти с испугом метнулись к лицу сида. В них больше не было насмешки.

– Ждет меня?

– Он сказал, что его дом – твой дом и ты всегда будешь ему сестрой. Айфэ хочет, чтобы ты жила рядом с ними.

– Нет, – торопливо пробормотала девушка, глядя вниз и мотая головой, – я не могу поехать туда. Только не туда.

Фиргалл улыбнулся.

– Он сказал, ты так и ответишь. Айфэ будет ждать. И Эмер тоже, – добавил он осторожно. – Она надеется с тобой познакомиться. Ведь ты ее сестра.

Гнеда быстро посмотрела на Фиргалла так, что у того сжалось сердце.

– Я не могу поехать туда, – тихо повторила она, наконец разъединяя руки и поглаживая ткань на своих коленях.

– Куда же тогда?

– Домой, – промолвила Гнеда, но немного неуверенно, словно испрашивая у него совета. Нет, она никогда больше не станет советоваться с ним. Это просто отголоски старой привычки.

Сид кивнул.

– Станешь снова жить в Веже и ворошить старые книги?

Против его намерения слова прозвучали язвительно. Гнеда недружелюбно посмотрела на Фиргалла, но ничего не сказала.

– Я провожу тебя до Залесских земель.

Девушка нахмурилась, собираясь возразить, но сид продолжал:

– Нам с тобой по пути. Я еду в Стародуб, к молодому князю. Я ведь действительно посланник Аэда, и мое поручение – сообщить о переменах в Ардгласе. Кроме того, мне должно объясниться с ним в отношении тебя. До этих пор, живя во владениях Ивара, ты не будешь в безопасности.

– Хорошо, – кивнула Гнеда после некоторого раздумья. – У меня тоже есть дело в столице.

38. Возвращение

Погода не дала им уехать так скоро, как бы этого хотелось Гнеде. Сечень[156] принес в Корнамону полуночные ветры и вьюги, но Фиргалл тоже не намеревался задерживаться, и они выехали на свой страх, поймав в череде метелей и буранов окно затишья.

Гнеду до последнего не покидало опасение, что Бран что-то выкинет. Передумает, подстроит, спутает. Произошедшее настолько потрясло ее, что девушка никому не верила. Единственное, чего ей хотелось, – спрятаться от всего мира и наконец почувствовать себя защищенной. Только было ли на свете такое место?

Но пришел день, и после недолгих приготовлений и прохладных прощаний сани унесли их от мрачной, убранной снегом усадьбы, и сжатое тревогой сердце Гнеды постепенно отпустило. Она смотрела назад, и долго еще трепещущие волосы Дейрдре горели прощальным костром, превращаясь в крошечный рыжий огонек, а потом и вовсе погаснув в белой дали.

К облегчению Гнеды, Фиргалл избрал прямой путь, и им не пришлось снова брести через степь. Большую часть времени девушка лежала, зарывшись в пушистый мех, бездумно глядя на низкое серое небо и проплывавшие над ней деревья, ветки которых были похожи на огромных черных птиц. Она не могла надышаться свежим морозным воздухом и, убаюканная мерным скрипом полозьев, засыпала самым здоровым и спокойным сном за все последние месяцы. С каждой убежавшей назад верстой Гнеда чувствовала прилив сил. Только теперь она по-настоящему исцелялась.

Словно зверь, с мясом вырвавшийся из кляпцов, Гнеда оставила в Корнамоне часть себя, но это была нездоровая, отмершая плоть, и, как бы ни было больно ее обрубить, нынче она ощущала облегчение.

Гнеда не заметила, в какой миг раздался голос Фиргалла. Она и не думала слушать или отвечать, а сид говорил о лесе, через который они ехали, о том, какая лютая в этих краях бывает зима, припоминал о своих странствиях, далеких землях и замерзших морях, и вдруг девушка обнаружила себя раскрывшей от удивления рот, с замиранием сердца внимающей рассказам о пазорях[157], двухсаженных белых медведях и нескончаемой северной ночи. Гнеда жадно потребовала подробностей, позабыв, что дала себе зарок не говорить с Фиргаллом. Отчего-то ей думалось, что теперь, открыв свою истинную сущность, сид переменится, превратится в чудовище, может, даже обрастет шерстью и клыками, но Фиргалл был совсем такой, как раньше: терпеливо объясняющий то, чего она не понимала, незаметно поправляющий шубу, съехавшую с ее ног, безупречный и насмешливый, умный и сдержанный.

И вот она уже сама пересказывает все, чем жила эти два года, с изумлением отмечая, что немалая часть ему и так известна. Гнеда намеревалась утаить от Фиргалла хотя бы то, что касалось Бьярки, но он задавал кажущиеся безобидными вопросы, уточняя то тут, то там, кивая, умело распутывая клубок ее мыслей и чувств, и в конце концов девушка перестала сопротивляться. Впервые она могла свободно поверить кому-то свои переживания, которые слишком долго держала в себе. Фиргалл внимательно слушал, не перебивая, и исповедь снимала с ее души тяжелый камень.

В то же время между ними пролегла незримая черта, переступить которую было нельзя. Гнеда не могла спросить сида об отце и матери. Не только потому, что больше не верила ему, хотя и это тоже. Девушка чувствовала, что словами о прошлом разрушит хрупкое равновесие, необъявленное перемирие, после чего ей придется попытаться либо простить, либо отомстить, и ни того ни другого Гнеда сделать не могла. Но ответы были ей нужны, нужны как воздух. Поэтому она и ехала в Стародуб.