Пташка

Славута помогала Гнеде осваиваться, и в свободные часы они вместе присматривали за детьми, рукодельничали и сновали по хозяйству. Девушка понемногу приживалась, и лишь Бьярки продолжал держать себя с гостьей враждебно. Он подчеркнуто не замечал Гнеду, а при встрече с ней не упускал случая бросить что-то обидное. Однажды молодая боярыня рассказала девушке, как попотчевала Бьярки калинником, который накануне испекла Гнеда. Не в силах сдержать смеха, Славута во всех подробностях поведала, что «братец» с удовольствием ел угощение ровно до тех пор, пока не узнал имени стряпухи. Тогда он едва не подавился и заявил, будто «в жизни не едал такой горлопятины[84]», после чего кинул остатки псу. Гнеда сокрушенно вздыхала, не понимая, что забавного в происходящем находит Славута, но та лишь хитро улыбалась, называя подругу глупышкой.

Осень незаметно пришла в усадьбу вместе с телегами, наполненными доверху житом, репой и яблоками, бочками рыбы, меда, туесами с ягодой и грибами. Все сгружалось, пересчитывалось, расходилось по закромам или снова взваливалось на возы и отправлялось дальше, на мельницу, торг или в нижние деревни. Челядь сбивалась с ног, мужчины пропадали на княжеском подворье, Судимир принимал купцов и давал распоряжения Жуку, Вышеслава с огромной связкой ключей на поясе мелькала по усадьбе, а дети и собаки путались у нее под ногами. Ничего не ускользало от хозяйского глаза, на все находилось время, и боярыня сама закормила всю оставшуюся на зиму скотину пожильным снопом[85], не забыв выделить по горсти и курам, и уткам.

Скрип телег и стук цепов не останавливались ни днем ни ночью, и в воздухе висел теплый запах подсушивающегося хлеба из овина и сладкого овсяного деженя[86], копченой рыбы и намокшей шерсти.

Судимир должен был вскорости отбыть с князем в полюдье[87], поэтому работы старались закончить до его отъезда. Гнеда жадно прислушивалась к обрывкам разговоров и шепоткам, из которых поняла, что Войгнев и вправду нездоров. И хотя Судимир всячески отговаривал его от долгой поездки, князь решил разогнать сгущающуюся смуту и показать, что пока сам способен править Залесьем.

Темнеть стало рано, и Гнеда склонилась над книгой при свете маленького чадящего жировика. Она не слышала, как вошел Судимир, и его рука, мягко легшая на плечо, испугала ее.

– Полно корпеть-то, – с усмешкой сказал боярин и присел напротив. – Невестушка мне нынче подсказала, а я-то сам недогадливый. Ты молодая, тебе бы сидеть за беседой, с другими девушками да парнями, песни петь, играть, а не в книжнице запираться. Сама Славута, конечно, свое отвечеряла, так я попросил Бьярки тебя отвести.

Гнеда разогнулась, отложив перо, и в недоумении уставилась на Судимира. Он, верно, шутит?

– Ну, что глядишь? – нахмурился боярин. – Иди собирайся. Наряжайся, прялку бери да ступай. Бьярки уже ждет тебя.

Перечить Судимиру, голос которого не предполагал возражения, Гнеда не решилась и послушно отправилась к себе.

Ну, Славута, ну, удружила! О чем она только думала? А Гнеда ее подругой считала! Что это за посиделки такие, если туда Бьярки ходит? Самые заносчивые боярышни собираются, не иначе, да и парни под стать ему самому.

Гнеда не успела дойти до своей горницы, когда ее перехватила Славута.

– Погоди! Пойдем ко мне, у меня верхница[88] есть, глаз будет не отвести! И колты[89] позолоченные. Волосы тебе уберу, накосник жемчужный с девичества пылится без дела.

– Не надо ничего. Зачем ты боярину про вечеринки сказала? Да они меня там заклюют, если только Бьярки по дороге в Листвянке не утопит, – с досадой ответила Гнеда, но Славута только тихонько засмеялась.

– Глупый ты несмышленыш, ну все одно что моя Негашка. Идем!

Славута потянула девушку за руку, но та вырвалась.

– Нет. Твои колты из меня им ровню не сделают, и так и так люба не буду.

Боярыня покорно вздохнула.

– Ладно, дай хоть ленту шелковую вплести.

Выбор нарядов у Гнеды был невеликий, и она просто сменила одежду на чистую. Достала очелье с привешенными колечками усерязей и шариками пуха, бережно вынула из мешочка перышки – сокольи, соечьи, пустельжиные – и заправила за налобную повязку. Рука потянулась было к ожерелью из сердолика, одному из немногих взятых с собой подарков Фиргалла, но тут же остановилась. Хватит и рябиновой низки, что она носила не снимая. Хоть под небеса летай, а сове соколом не быть. Ну или соколу совой.

– Довольна? – с упреком спросила Гнеда подругу, когда та заплела ее косу, и обреченно взяла прялку.

Бьярки, сложив руки на груди, ждал у ворот, привалившись к верее[90]. На нем была яркая голубая рубаха, шедшая его глазам, и легкий короткий кожух без рукавов. Чем же отец пригрозил молодому боярину, что он согласился взять ненавистную деревенщину с собой?