Пташка

Бьярки осторожно развернул обомлевшую девушку лицом к себе, и Гнеду захлестнуло жалостью. Наверное, она впервые видела его настоящий лик, лишенный напускного равнодушия и наигранного презрения. Глаза юноши, чистые и искренние, до краев были наполнены болью, и Гнеда почувствовала, как начинает кружиться голова, будто она смотрела в небо, слишком большое и бескрайнее. Морозный воздух щипал ноздри, и она слышала легкий запах полыни, исходящий от боярина. Девушке стало страшно, и она заставила себя вспомнить о Стойгневе. Разве нарочно Гнеда причинила Бьярки страдание? Разве виновата была в том, что полюбилась ему? Разве его чувства оправдывали унижения и мучения, которым он подверг ее в ответ? Стойгнев не сделал ей ничего плохого, он защитил Гнеду, он сдержал свое слово, он был достойным любви. Он был ее суженым, не Бьярки. Она не могла любить парня, стоявшего напротив и жадно глядевшего в ее очи, ожидая своей участи.

Гнеда несколько раз моргнула, и заиндевевшие ресницы легонько царапнули веки. Она мешкала, прежде чем сделать вдох, чтобы ответить, но Бьярки вдруг разжал руки, выпуская ее на свободу. Гнеде показалось, что последняя кровь отхлынула от его щек, делая лицо боярина мертвенно-бледным.

– Доброе молчание чем не ответ, – глухо проговорил он, глядя куда-то под ноги.

Бьярки отошел на шаг назад и рывком снял с себя полушубок. Так же резко он накинул кожух на девушку, не касаясь ее, и туго затянул поясом. Только сейчас Гнеда осознала, что ее колотит от холода. Боярин вдруг громко свистнул, заставив девушку вздрогнуть.

– Жирко! – выкрикнул Бьярки, и в его голосе опять была обычная жесткость и властность. Он ни разу не взглянул на девушку, словно вместо шубы облачил ее в плащ-невидимку.

Из дровней, стоявших неподалеку от избы, появилась заспанная голова отрока в шапке набекрень. Он разгреб ворох шкур, под которыми лежал, и осипшим со сна голосом ответил:

– Я тут, господин.

– Отвези домой… – Бьярки осекся, будто бы имя Гнеды жгло ему язык, и он просто кивнул на девушку.

– Слушаю, господин, – живо ответил мальчишка, вылезая из саней и принимаясь запрягать лошадь.

Бьярки сорвал берестяную личину и отшвырнул ее в снег, а затем в два шага растворился в ночной мгле. Подошедший Жирко растерянно смотрел на то место, где скрылся его хозяин, а Гнеда никак не могла отвести взгляда от страшных, обведенных углем глазниц, уставившихся в усеянное крупинками звезд черно-синее небо.

28. Волчья свора

Скотий бог наконец отшиб рога зиме, и она, комолая и обиженная, начала отступать назад, в полуночные страны. Хозяйки напекли праздничных караваев, которыми угощали дожившую до весны скотину, а для домочадцев было от души наварено пива. Оживился и торг, за справедливостью которого тоже присматривали в эти дни высшие силы.

Всякий хозяин, ожидавший объягнения овец, старался раньше остальных зазвать в свой двор овчара, чтобы тот вечером окликнул показавшиеся звезды, попросив у них богатого приплода.

Даже самые нерасторопные девушки непременно поднимались до света, спеша позарнить пряжу на утреннем морозе, ведь без молчаливого благословения Денницы нитка никогда не бывала безупречно белой и ровной, а каждый рачительный хозяин выставлял заготовленное для сева зерно на три утра, чтобы урожай выдался обильным и спорым.

На взлобке у реки возвели высокие горки, и день-деньской ребятня, а к вечеру и по неделям[106] и молодежь забавились, съезжая с ветерком на рогожах и салазках. Нынче и Гнеда со Славутой отправились покататься с малышами. Бойкие близнецы лихо правили загодя выдолбленными и обмазанными скользким назёмом[107] корёжками[108], а маленькую Негашу мать не пускала на гору одну, и с ней в устойчивой и похожей на корыто лодейке спускалась Гнеда, давно не чувствовавшая себя так беззаботно и радостно.

Звонкий крик девочки разом скомкал всю легкомысленность мига:

– Стрыйко[109] Бьярки!

Бестрепетно откинув обнимавшие ее ладони Гнеды как что-то надоедливое, Негаша с радостным воплем кинулась в объятия своего дяди, который тут же взял ее на руки и, покружив в воздухе, принялся подбрасывать вверх. Отряхнув колени от снега, Гнеда подошла к стоявшей поодаль Славуте, с умилением взиравшей на заходящуюся в восторге дочь. Гнеда не могла заставить себя поднять глаза на Бьярки, словно была виновата перед ним. В последний раз она видела юношу краем глаза и издалека, когда он шел по двору в одной рубахе, мокрый и зардевшийся после купания в ледяной проруби, где с другими бывшими окрутниками смывал с себя скверну колядного ряжения.

– Покатай меня, Бьярки! – принялась упрашивать Негаша, и боярин, помешкав мгновение и мельком взглянув на Гнеду, подхватил племянницу.

– Ну, держись, озорница! – весело прикрикнул он, усаживаясь в лодейку и надежно устраивая девочку между своих колен.

– А ты что? – легонько толкнула в бок Гнеду Славута, когда хохочущая парочка умчалась вниз. – Катайся!