Пташка

Гнеда лишь помотала головой. С приходом Бьярки веселье улетучилось. Против воли ее взор тянулся к нему, и на сердце отчего-то становилось тягостно при виде того, как юноша возится с девочкой. Под горой его заприметили племянники, и теперь Бьярки барахтался в снегу с детворой, а его заливистый смех разносился далеко по скованной льдом реке. К ним подошли несколько девушек, и по нарядным платкам и пышным шубкам Гнеда узнала стайку Звениславы. Раздались радостные возгласы, и подруги прыснули в дружном смехе, а звук мягкого, высокого голоса Бьярки среди них больно кольнул Гнеду. Славута, быстро посмотрев на девушку, окликнула слугу, велев ему бежать в усадьбу за санями, чтобы ехать домой.

Когда, наконец, после долгих увещеваний и посулов Славуте удалось уговорить детей оставить забаву и усесться, на горе уже начало смеркаться, и место малышни заняла молодежь, гулявшая не с меньшим задором и страстью. Слышалась шутливая ругань, смех и песни, с глухим треском стукались друг о друга юркие корёжки, и там и тут хлестко звенели поцелуи, которыми парни заставляли расплачиваться девушек за катание.

Гнеда садилась последней, и она едва успела поставить ногу на облучок[110], когда сзади прозвучал голос Бьярки:

– Сестрица Славута, дозволь мне самому нашу гостью проводить.

Гнеда краем глаза заметила подпрыгнувшие брови подруги и обернулась. Судимирович стоял, держа под уздцы Усладу, приветливо поводящую хорошенькими ушами. Бьярки, хотя и обращался к Славуте, смотрел на Гнеду. В его взоре была решимость и вместе с тем спокойствие. Былая хвороба, кажется, совсем оставила юношу, он держался ровно, расправив плечи, и здоровый румянец шел к его бледной коже.

– Ее саму испросить надобно, – ответила Славута, и Гнеда рассердилась, услышав в голосе подруги неподобающую игривость.

– Добро, – негромко, но отчетливо сказала она, слегка отталкиваясь от саней.

– Вот и ладно, – удовлетворенно согласилась Славута. – Трогай!

И их с разомлевшей, позевывавшей Негашей под хохот близнецов откинуло на спинку, когда лошадь резко дернула, поспешая домой.

Гнеда до последнего провожала взглядом удаляющийся возок, цепляясь за него, словно за соломинку, лишь бы не смотреть на боярина, молча стоявшего напротив. Но Бьярки надоело ждать.

– Садись, – велел он, подставляя руки, чтобы помочь ей взобраться на кобылу.

Девушка, усмехнувшись одним уголком рта, послушно поставила ногу в его ладони, и Бьярки легко подтолкнул ее в седло, словно Гнеда была не тяжелее Негаши.

– Не боишься, что засмеют тебя, боярин? Ужели не зазорно самому пешему идти, а березовоногую мужичку катать? – не смогла она сдержать язвительных слов.

Бьярки ничего не ответил, лишь прихлопнул Усладу по холеному боку и зашагал рядом. Гнеда заметила, что они отправились не по короткому пути, которым уехала Славута, а длинным, обходным.

Некоторое время юноша молчал, и это позволило девушке вернуть покинувшее ее было самообладание и успокоиться. Снег приятно похрустывал под копытами кобылки, которая шла мягче и плавнее Пламеня.

– Виноват я перед тобой, Гнеда, – вымолвил наконец Бьярки, когда дорога завернула и сделалась более уединенной.

Девушка недоверчиво покосилась на юношу и встретилась с его ясными глазами. Это был первый раз, когда он назвал ее по имени.

– Права ты была, пеняя на мою гордость. Ты задела меня за живое, а разве не я первый думал тебя на глум выставить? Ты отца не покинула в опасности, а я ведь до сей поры тебя не поблагодарил. – Молодой боярин остановился. – Спасибо тебе. – Он поклонился до земли, как когда-то его мать. – А что до всего прочего, – продолжил Бьярки, выпрямившись, – прости меня. И за речи мои несправедливые, и за обиды многие, и за то, – он на миг отвел глаза, – что в конюшне натворил. Клянусь, больше не трону тебя. Прости и не держи зла.

Бьярки замолчал и теперь смотрел на Гнеду, напряженно ожидая ответа. Костяшки его голых пальцев, сжимающих задубевший на морозе повод, побелели от холода, и девушка удивилась своему желанию коснуться покрытой царапинами, огрубелой кожи и согреть ее.

– Я не держу зла, – ответила она, с усилием отводя взор от ладоней Бьярки, и лицо юноши просветлело и разгладилось.

– Прощаешь меня? – недоверчиво спросил он.

– Прощаю, – кивнула девушка.

Бьярки облегченно вздохнул, словно с его плеч свалился тяжелый груз. Он быстро провел рукой по волосам и снова тронулся в путь. Некоторое время они двигались в молчании. Вдалеке уже показались островерхие крыши усадьбы, когда юноша вдруг снова остановился, и Гнеда увидела, что он опять помрачнел. Не глядя на девушку, Бьярки глухо сказал:

– Об одном прошу, забудь его.

Гнеда замерла. Все ее благостное спокойствие после примирения как ветром сдуло.

– Даже если и вправду люба ты ему, сама знаешь, не позволит ни батюшка, ни бояре взять тебя водимой[111]. – Он сжал зубы и смотрел себе под ноги. – А женищем[112] стать – совсем гордости не иметь. Коли прознает князь, прогневается, будет беда. А не прознает, то сам Ивар тобой наиграется и к другой переметнется. Не ты первая, не ты последняя.