Пташка

– А ты всех от княжича отваживаешь или только обо мне так печешься? – сгорая от стыда и злости, спросила Гнеда.

– Только о тебе, – негромко ответил Бьярки, встречая ее взор.

– Вот спасибо за честь, боярин! Только ты тут княжича судишь-рядишь, а сам-то мне сватов что-то не заслал. – Голос девушки звенел насмешкой, но в глазах стояли слезы.

Бьярки сглотнул и, превозмогая себя, ответил:

– И за это тоже прости меня. Не напрокучу тебе больше.

Гнеда горько рассмеялась.

– Ну что ж, благодарствую за совет твой и за участие, господин мой Брячислав. А гордости, может, у меня и вовсе нет, так это и не твое дело. – Она словно не заметила блеснувший взгляд Бьярки. – А теперь трогай, прошу тебя, озябла я.

– Не в добрый час ты к нам пожаловала! – вырвалось у юноши. Он смял ворот рубахи, словно ему тяжело было дышать. – И хотел бы я больше тебя не видеть, да как подумаю о том!..

Бьярки стиснул в руке повод и, тряхнув русыми кудрями, быстро зашагал к дому.

Ветер свистел в ушах, и кровь стучала в висках, заставляя сильнее подстегивать Баюна, вороного мерина, который тоже опьянел от скачки и теперь безрассудно мчался вперед, яростно закусив удила, роняя на талый снег клочья белой пены. Ивар получал наслаждение от близости опасности, она возбуждала его, и княжич презирал тех, кто избегал ее. Он не боялся смерти, сознавая, что рано или поздно она настигнет всякого, и предпочитал быть убитым в честном бою, нежели лишиться рассудка от старости или быть заживо изглоданным болезнью. А может, каким-то звериным чутьем Ивар знал, что гибель его еще далека, потому и не ведал настоящего страха.

И все же лошади понемногу уставали. Их копыта вязли в рыхлом крупитчатом насте, и княжич уже понимал, что им не догнать сарынов на легких тонконогих кобылках. Тем более что чем дальше воины уходили за ними в поле, тем сильнее была вероятность попасть в подготовленную засаду. Уж Ивар-то знал. За свои два с небольшим десятка прожитых лет он успел хорошо познакомиться с народом, постоянно маячившим на границах княжества, и выучить его повадки.

Степняки были коварны. Да, пожалуй, если требовалось бы одно залесское слово, чтобы описать их, это было бы коварство. Их обещание, данное чужеземцу, ничего не стоило. О вероломстве этих плосколицых людей, самый прищур раскосых глаз которых говорил о природной хитрости, можно было слагать бесчисленные басни, и при дворе отца так и делали. Все свое княжение Войгнев провел на шатком мостке, где следовало удерживать равновесие, иногда мечом и секирой, иногда – подарками и лестью.

И нынче, когда княжич со своей небольшой, но отважной и верной дружиной гнался за наворопом[113] кочевников, на который они случайно наткнулись прямо посреди лова, Ивар уже прикидывал в уме, что все это значило. В их отношениях с Полем продолжалось длительное затишье, но кажется, сарыны подняли голову, не иначе как заслышав о нездоровье князя.

Нет, нужно было поворачивать. Они позволили себе чересчур увлечься погоней и заехали слишком далеко своим малым отрядом. Лазутчиков уже не догнать, а в беду по лихости попадать не следовало. Умение трезво рассуждать и вовремя остановиться даже в самом пылу отличало Ивара, и за это его уважали и слушались.

– Тпру! – закричал княжич, натянув повод, заставляя Баюна встать как вкопанного. – Отрыщь!

Воины, разгоряченные скачкой, неохотно подчинились, и лишь Бьярки, обогнавший всех прочих, некоторое время продолжал бег, пока его не остановили окриками и свистом.

– Поздно. Ушли они, – коротко бросил Ивар ожидавшим объяснения дружинникам.

Большинство было недовольно, ведь они, как и сам княжич, лишь разъярили кровь ожиданием сечи, но все безмолвно исполнили приказ. Ивар снискал свою славу не одним отцовским именем.

Лицо побратима было диким от еще бурлившего запала охоты, которая чуть было не приняла другой оборот, но и он лишь молча опустил голову перед княжичем, скрывая непокорный блеск глаз.

Весть о забредшем в Залесские пределы степном разъезде следовало немедля отнести в город, и спутники Ивара, не сговариваясь, пустили лошадей скорой метью[114]. Сарынская вылазка была для Стародуба предтечей большой беды, и нужно было как можно скорее предупредить людей.

Ивару, несущемуся во весь опор во главе дружины, показалось, что вмиг разболелось бедро, в которое при последней встрече с кочевниками его ранило стрелой, черной и злой под стать воину, ее пустившему.

Вся жизнь отца прошла в Поле. Он воевал со степняками с самой молодости, еще не будучи князем. Ивар, хотя и был тогда совсем малолеткой, хорошо помнил, как отец возвращался домой из походов, приводя за собой пахнущие чужим миром кибитки, груженные позолоченными кубками, коврами и саблями, маленьких пышногривых лошадей и, самое главное, полонян. Ивар во все глаза смотрел на запыленных иноземцев в диковинных одеяниях, с кожей цвета меди и блестящими соколиными очами, полными ненависти и презрения. Их женщины походили скорее на подростков, воинственные, гордые и некрасивые.