Пташка

Ивар с лучшими кметями встал в челе, по обе руки от него пешую рать прикрыли вершники. Сарыны не заставили себя ждать. Едва залесское воинство успело построиться, как на западном окоеме появилась дикая конница. Они скакали к Стародубу по еще спавшим полям, разметывая жесткий снег, и облако пара, подымавшееся от вспотевших лошадиных крупов, висело над ними, словно колдовской морок.

Баюн беспокойно переступал под Иваром, взволнованный и нетерпеливый. Бьярки, подпиравший правый бок побратима, нахмурившись, вглядывался в надвигающийся строй. Его глаза сузились и поблескивали, словно две льдинки, а губы беззвучно шевелились, и Ивар с мимолетной теплотой пожалел, что не слышит, о чем сердито бормочет Медвежонок.

Кочевники приблизились настолько, что уже можно было различить лица, и в какой-то миг Ивару показалось, что они не остановятся, но вдруг раздался резкий окрик, и войско замерло. Обе рати разделяли всего два перестрела[121], и было видно, как ветер перебирает мех на шапках сарынских воинов.

Борзун, сидевший слева от Ивара на своем поигрывающем жеребце и державший княжеский стяг со вздыбленным и оскалившимся вепрем, усмехнулся, глядя на воинов в первых рядах степняков, лица которых скрывали железные личины:

– Да, Бьярки, рано ты свою рожу колядную скинул, нынче могла бы пригодиться.

Боярин жутковато улыбнулся, но Ивар перебил их отрывистым приказом:

– Борзун, Судислав, поедете около. Я буду говорить с ними.

– Княжич, – начал было старший Судимирович, подъехав ближе и молча оттеснив недовольного брата, – останься. Дозволь мне. Нет им веры.

– Нет, Судислав. Кому же еще ехать. Кто лучше меня их породу знает. Не тронут меня, будь спокоен. А теперь едем.

Ивар отдал Бьярки шлем, не глядя на своих спутников, уверенно тронул Баюна, и дружинники, словно две неотступные тени, двинулись за ним. Княжич остановился на середине разделяющего обе рати поля. Несколько мгновений кочевники медлили, но вот и от их войска отделились трое конников. Впереди неторопливо ехал молодой воин в короткой броне и высоком шлеме с кисточкой, одетый ярче и богаче остальных. Один из сопровождавших его сарынских витязей вез длинное копье, другой же держал древко, на котором реял пестрый стяг, а сверху красовалась искусно сработанная голова волка, украшенная конским хвостом.

Все трое остановились на почтительном расстоянии, которое позволяло услышать друг друга, не сильно повышая голоса.

– Я Стойгнев, сын князя Войгнева, властителя этой земли. Кто ты такой и почто привел своих людей под стены города моего отца? – спросил Ивар.

– Ты хорошо говоришь на языке моего народа, Стойгнев-бей. Мое имя Тарсук. Я из рода Волка, не знающего страха. Я пришел, чтобы взять город твоего отца, добром или силой.

– Я не знаю тебя, Тарсук, но мне знаком бунчук[122], под которым ты стоишь. Две зимы назад Акбуга приходил с ним в наши земли, но ушел с миром. Сабля и стрелы, что он подарил князю в знак дружбы, до сих пор висят на стене отцовской гридницы, а прекрасный степной конь стоит в конюшне. Скажи, неужели Акбуга забыл свои клятвы и нынче вздел броню и поднял на нас меч, которыми отдарился отец мой?

– Акбуга в последний раз взнуздал своего коня и отправился к нашим великим праотцам. Я сын его брата и отныне вожу наш курень. Отдай мне город добром, сын старого князя, или я возьму сам, но тогда пощады не жди.

– Верно говорят в Залесье, волку верь в тороках[123], – мрачно прищурился Ивар, и Судислав с Борзуном подъехали вплотную к своему княжичу, заметив, как ощерились телохранители сарынского вождя, услышав последние слова Ивара. – Отступись добром, Тарсук, сын брата Акбуги.

– Лук мой уже натянут, отчего бы мне не стрелять? – осклабился Тарсук.

– Коли так, быть сече! – отрезал Ивар, чувствуя, как ярость застилает глаза, и, быстро развернувшись, поспешил к своим полкам.

Надев шелом, он, оглядев своих воинов, воскликнул:

– Быть сече! Постоим за нашу землю! Прогоним собак сарынских! За мной!

Завыли трубы, грянули бубны. Княжич схватил копье и с силой метнул в стан врага, и Баюн сорвался с места, увлекая его в начавшуюся битву.

29. Пепел и кровь

Гнеда бежала по смятенному городу, и ветер обжигал ее лицо мокрым снегом, плясавшим в воздухе вперемешку с пеплом, поднимавшимся от пылавших городней там, где сарынам удалось поджечь Стародубскую стену. Их стрелы с привязанной тлеющей паклей перелетали через высокие валы, и стоило им попасть на соломенную кровлю или сухой дровник, как вспыхивал огонь, грозивший погубить не один двор.

Наверное, покинуть стены княжеского детинца, где нашли приют женщины и дети, и правда было безумием, но Гнеда не могла больше оставаться в бездействии.