Птенцы

Глебовичи уже шли к Витебску добивать Всеслава. Но узнав о подходе к нему на помощь смоленских полков, бежали назад в Минск. Всеслав всегда следует смоленским Ростиславичам. Иначе ему не только в Полоцке, но и в Витебске родном не усидеть.

Да и людям его "погулять" в городе охота. Не всё ещё ограблено, не все бабы опробованы, не за все злодейства Романа Подкидыша взыскано.

Два мотива - месть и грабёж - есть почти у всех. Только "государевы" не имеют ни счёта крови к новогородцам, ни надежды на поживу.

"К казённым рукам чужое не липнет" - эти слова Искандера не более чем мечта, пожелание. Но четверо мародёров, повешенных "на показ", перед мостом через Волхов - наглядное выражение серьёзности "мечтателя".

Глава 637

-- Ещё кто сказать хочет?

Напряжённый Ропак осматривает залу.

Вчера, во время проезда по городу, какой-то придурок из местных кинулся на него с ножом. Гридни чудака зарубили. Вернувшись на свой двор князь обнаружил, что на правую ногу стать не может: сперва не заметил, а воровской ножик достал-таки до княжьего тела. И не то, чтобы рана серьёзная, но крови вытекло немало. Ныне временами голова кружится, в глазах плывёт. Приходится постоянно себя волей держать. А тут ещё эти... промеж себя грызутся.

-- А на что мне чужой сказ? Я - сказал. Государевы сотни и суздальские хоругви из города уходят.

Искандер за прошедший год несколько... ожесточился. Множество повседневных забот огромного, прежде невиданного на "Святой Руси" хозяйства - общерусской постоянной армии - требовали неусыпного внимания. Приводили в изумление и совершенное отчаяние удивительная глупость, леность, бестолковость окружающих. Даже не жадность, не поиск своей какой-то выгоды, а просто... идиотизм и бездельность.

То, что дома, в Боголюбово, с книжкой, с наставниками, с толпой слуг-сверстников казалось очевидным, иначе и быть не может, вдруг являлась невидалью невиданной для людей старших, умудрённых, опытных, славой овеянных. А всякая попытка привести к порядку, сделать правильно - вызывала раздражение, даже и злобу. Шипение и насмешки за спиной.

Год назад в Киеве он гордился тем, что мог воспроизвести по памяти эпизод из похода Ганнибала через Альпы. А ныне, ежели у проверяемой сотни на кафтанах лишь десятка пуговиц нету - уже радость.

-- Ну и хрен с вами. Пущай уходят. Мы и ворогов порубаем, и добычу возьмём. Тут такие девки попадаются... Басурманы за них стока золота отсыпят...

Ещё один юный князь. Мстислав Храбрый.

"Мне бой знаком - люблю я звук мечей:

От первых лет поклонник бранной славы,

Люблю войны кровавые забавы,

И смерти мысль мила душе моей".

Александр Сергеевич не про него лично писал: незнакомы, эпохи не совпали. Но типаж - тот ещё.

Весь поход мучился: битвы-то нету! Только-только собрался в Русе на стену залезть, только размечтался как чести и славы навоюет, храбрость свою явит, а тут - раз! - кидай всё, пошли в Новагород, "плотники" уж и город свой сдали. Ни боя, ни рубки, ни забавы кровавой. С кем сразиться-то? С этими... посаками посадскими?

Ропак тяжело, силком заставляя себя раскрывать больные глаза, осматривал полутемную залу.

Полсотни командиров да советников. Ага. Вон там, на нижнем конце стола, пятно светлое. Это... это сотник из Всеволжска. У всех нормальных воев кафтаны красные - клюквенный, вишневый, крапивный, алый, или - тёмно-зелёный, бурый, чёрный, тёмно-серый..., а эти в белых с разводами. Говорит: на снегу не видать. Да, на Мсте проверили. Пока он из сугроба тебя на клинок не поднимет - не понять.

Выученик "Зверя Лютого". Вуем его своим называет. Хотя, конечно, глупость. Но повадка схожая. И кафтан чуднОй, и садится "не по чести", как "Зверь" в Киеве усаживался - на нижний конец стола. И не видать, и не слыхать. Балагурит там с соседями.

А потом раз - и берендейского хана прогулял по двору. До смерти. Два - и сестрицу нашу голой на торг вывел. И ведь выторговал же! Волю для всех холопов на Руси. Три - и Боголюбский ему корзно одел. Братом огласил.

Так и этот? "Сидит - тихо. А закрутит - лихо"?

-- Эй. Ольбег? Скажи-ка, Ольбег, чего думаешь?

Ольбег оторвался от рассказа какой-то смешной истории, от которой его соседи тишком давились в стол со смеху, выбрался с лавки. Сходно с вуем своим в Киеве, встал прямо, руки за спину, спина к стене, выдохнул носом, мгновенно серьёзничая лицом.

-- Князь Мстислав Андреевич сказал, что на пятый день государево войско и суздальские хоругви уйдут из города. Мы уйдём на день раньше.

Чистый, ясный, уверенный взгляд. Юнец ещё, двадцати нету, а уже... Уже смотрит смело. Птенец из гнезда "Зверя Лютого".

-- Ишь ты. Выходит, противу воли головы Воинского Приказа Всея Руси пойдёшь? Раньше срока сдвинешься?

-- Я, княже, Не-Русь. Мне, окромя Бога и Воеводы - никто не указ.

Оглядел многолюдное, возмущенно зашумевшее собрание куда более старших, бородами и годами увенчанных, бояр и воевод.

-- По суждению моему, князь Мстислав Андреич правильно решил. Уходить - надо. А мы вперёд с того, что большим войском по одной дороге толочься тяжко.