Птица

Птица приподнялся на кровати. Надя сидела напротив него на стуле, подперев подбородок рукой. Рядом с ней на столике стояли две белые кружки, с внешних стенок которых свисали нити от чайных пакетиков. Чайник бурлил все громче и, наконец коротко пиликнув, затих. Надя разлила кипяток, отставила чайник в сторону, а потом кивком головы позвала Птицу к себе. Птица перебрался на стул, как всегда умудрившись забраться на него с ногами, и потянулся к дымящей горячим паром кружке.

– Я всегда завариваю чай, когда нервничаю, – сказал он невпопад.

– Сколько же чая ты выпил за последние месяцы? – улыбнулась Надя.

– Даже считать страшно.

– Почему Ру настучал о тебе, так сказать, руководству?

Птица пожал плечами.

– Заревновал, – выпалил он первое, что пришло в голову, а потом смутился. – Хотя ангелы не ревнуют.

– Может быть, ангелы делают все, как люди, пока их кто-нибудь не спалит?

– Вполне возможно. Я уже ни в чем не уверен. – Птица отпил из кружки. Горячий чай обжег его язык, и он цыкнул от неожиданности.

– Осторожнее, – сказала Надя. Птица поморщился и отставил чай остывать. Усталость продолжала накатывать на него, а глаза слипались, но он не выдержал и прошептал:

– Как думаешь, Илья меня никогда не простит?

Надя задумалась, склонила голову. Взгляд ее темных глаз был нежный и мягкий.

– Никогда – это слишком сильное слово. Дай ему время.

– Может, он завтра ничего не вспомнит. Может, никто завтра ничего не вспомнит. И ты тоже все забудешь, – затараторил Птица почти обреченно. – А может, так было бы лучше.

– Эй! – прервала его Надя и, потянувшись через стол, ухватилась за его руку. – Посмотри на меня.

Птица поднял глаза и сосредоточился на Наде. Это было непросто: в его голове калейдоскопом выстраивался рекап событий минутной давности с едкими комментариями и упадническими репликами между делом, которые он непроизвольно генерировал сам.

– Уже «завтра», Птица. Я все помню.

– Поспишь – и не вспомнишь.

– Тогда давай не спать всю ночь. У меня с собой примерно десять дрип-пакетов кофе, – с заговорщической улыбкой предложила Надя, кивая на свой рюкзак.

Птица покачал головой, но тоже улыбнулся:

– И почему ты всегда знаешь, что делать?

– Птиц. – Надя чуть сжала его ладонь. – Я все еще действую по наитию и разбираюсь по ходу дела. Попробуем вместе?

Птица кивнул ей в ответ и накрыл ее ладонь своей. От места, где их руки соприкасались, исходило тепло и едва заметный свет. Он был виден только уголком глаза и тут же пропадал, если посмотреть прямо. Птица почувствовал, как трепещут крылья в его лопатках – так тихо, что можно было спутать с мурашками.

– Ты тоже видишь? – шепотом спросила Надя, глядя на Птицу в упор, но чуть скашивая взгляд на их руки.

– Краешком глаза, – кивнул Птица.

– Как феи, – улыбнулась Надя. – Я читала как-то своему классу энциклопедию – только не смейся! – про фей. Мне ее купили родители давным-давно, когда я сама была в школе. Там было написано, что фей можно увидеть только краем глаза, а если посмотреть на них в упор – они исчезнут, потому что не любят к себе столько внимания. Мои ребята потом еще неделю косили глаза в углы кабинета, я даже побоялась, что доведу их до косоглазия своими историями, но вроде пока никто из родителей не жаловался.

– Это почти что феи, – сказал Птица, кусая губу в нерешительности. – Это крылья. В них нет полета, но я их чувствую все еще. Думаю, ты нравишься моим крыльям.

– А тебе?

Птица смущенно отвел взгляд.

– А мне еще больше, – все-таки сказал он.

– И ты мне тоже, Птица.

Свет в уголке глаза разгорелся ярче, и Птица облегченно вздохнул. Он никак не мог понять, как в одной ночи могли соседствовать одновременно страшные и радостные вещи. Его человечность звенела нежностью и боялась приближающегося утра, катастрофы накатывали одна за другой, а непонимание, что делать дальше, захлестывало и не давало вздохнуть свободно, но прямо сейчас он чувствовал себя правильно. Смешная штука – человечность, думал он. Хоть сто катастроф, хоть тысяча, а человек все равно выплывет на крошечных теплых моментах. Ангелы так не умели. У них было или все, или ничего, никакой серединки, никакого цепляния за эпизодические радости. Птице в этой тотальности было тяжело, и он все думал: бывает ли по-другому?

Оказалось, что бывает, но только не на небе, а на земле. Может, поэтому его так и тянуло к людям. Человечность была пугающей и сложной, но в такие моменты, как сейчас, понимал Птица, она стоила всех испытаний мира и всех апокалипсисов вселенной.

– Что было первым испытанием? – спросила вдруг Надя, прерывая молчание. Птица нахмурился.

– Чуть не утонул в Плещеевом озере.

– Но оно же… мелкое.

– Пути Господни неисповедимы, и все в этом духе. – Птица пожал плечами.

– Мне жаль, что тебе приходится через это проходить, – сказала Надя. – Звучит страшно.

– Если верить, все эти испытания пройти легко – как два пальца об асфальт. Проблема только в том, что я не уверен, что верю.

– Но ты же выплыл.

– Я отчаялся. Это не то же самое, что поверил.