Птица

– Кажется, оно, Птица, – сказал ему Илья, обходя по краю яму.

Илья прислонился к тонкой осине, и ее округлый черный глаз выглянул у него из-за плеча, всматриваясь в Птицу. Птица крутил головой, пока не потерял равновесие, хватаясь рукой за ближайший ствол. Тишина прерывалась трепетанием осиновых листьев в верхушках да ползающими летними жучками, спешащими по своим лесным делам. Осины как будто наклонялись над Птицей, ветвями расковыривая его внутренности и шепча вразнобой так, что он ничего не мог уловить в какофонии голосов. Птице вмиг показалось, что он стал втрое ниже ростом, сгорбился, а время вокруг тянулось сонным дождевым червяком. Солнце, так яростно жарившее еще пару часов назад, потускнело и притихло. В зеркало воды плюхнулась отсохшая ветка, и на осиновом стволе тут же образовался новый глаз.

«Дуреха, дуреха, дуреха», – продолжали осины. Птица резко обернулся на шепот, внутри него дотлевала старая обида за нелепое падение.

«Ну, может, и дуреха, – подумал он в ответ многооким осинам, не сомневаясь, что они его слышат. – Но, кажется, я справляюсь и все хорошо, слышите? Может, не так, как раньше, но по-другому, и это тоже немало».

Птица чувствовал под пальцами гладкую кору, она темнела ближе к глазницам. Он трепетно обвел пальцами осиновые веки. Илья наблюдал за ним по другую сторону ямы-зеркала, не говоря ни слова. Ему показалось, что за спиной Птицы мелькнула тень, но это был такой крошечный момент, что он даже не стал говорить об этом другу, погруженному в свои мысли. Он даст ему столько времени, сколько нужно.

«Ты повзрослел, Птица», – говорили осины.

«Ангелы не взрослеют».

«А ты ангел?»

Птица опустил глаза. Сам себе он казался несносным оборванцем, по дурости соскользнувшим с облака, пока курил втайне от взрослых, подсматривая за людьми, которые потом стали лучшей частью его человеческой жизни. Он ступил на землю грязным и босоногим, грустным и отчаянным, а потом его постепенно одели, отмыли и дали какую-то надежду. Много бесконечностей назад он бы не стал ждать этого от людей, но был рад ошибиться.

«Наверное, это уже неважно, – ответил Птица осинам. – Что есть, то есть».

«Дуре-е-е-еха», – снова протянули осины, но в этот раз в шелестящих голосах дребезжала тихая ласка.

«И я вас люблю», – сказал им Птица, отняв руку от осинового глаза. Он повернулся к Илье, тот стоял, прислонившись затылком к дереву и закрыв глаза.

– Пойдем?

– Да. Ты как?

– Как-то, знаешь… – попытался подобрать слово Птица. – Такое радостопечалие…

– Это как?

– Как будто чуточку грустно, но правильно, – мягко ответил Птица. Илья улыбнулся ему в ответ и след в след пошел за ним, едва не споткнувшись на краю ямы. Птица последний раз окинул взглядом подлесок и пошел вперед, больше не оборачиваясь.

У машины их ждали Надя, Лера и Лиза. Когда Илья с Птицей вышли из чащи, девчонки обеспокоенно повернулись, безмолвно спрашивая: ну, как оно? Илья показал большой палец, а затем развел руками. Это мало что объясняло, но по-другому рассказать не выходило.

До Успенской церкви, колокольней выглядывающей за поворотом, они шли пешком, то и дело вальсируя на колеях и стараясь не упасть в грязь. Лиза нервно оборачивалась на машину, переживая за нее и нервно шутя, что она относится к ней, как Роджер Тейлор, потому что она тоже «ин лав виз хер кар».

– Все будет нормально, Лиз, мы уже не в первый раз так делаем, – безуспешно пытался успокоить ее Илья.

– Знаю, знаю, но все равно волнуюсь, – беспомощно взмахивала руками она.

Лера, убедившись, что с Ильей и Птицей все в порядке после похода в лес, не прекращая трещала о строительстве церкви, сыпала датами налево и направо и убеждала их, что «ну я, конечно, понимаю, что классицизм для скучных, но, ребят, обещаю, фрески стоят каждой классицистической пилястры». Архитектуроведов среди них не было, так что с ней никто не спорил, но каждый надеялся уже дойти до долгожданного четверика с ротондой, чтобы наконец оказаться на твердой земле, не боясь оступиться и провалиться в грязь.

Церковь была небольшой, выделялась облупившейся побелкой и крошащимся красным кирпичом. С западной стороны выступала невысокая колокольня, ничем не примечательный треугольный фронтон под чересчур большим световым барабаном, а с востока примыкала апсида.

– Люблю апсиды: по ним можно определять стороны света, – пошутил Илья, пока ребята стояли полукругом, разглядывая рассыпающееся уже почти сотню лет здание. Лера засмеялась в ответ на шутку, умильным взглядом окинув Илью. Остальные шутку не просекли: не каждый день задумываешься о том, что большинство апсид глядит вытянутой триадой окошек на восток. Церковь окружали нелепый ярко-оранжевый забор и косое старое кладбище, глядящее крестами на развалившийся фронтон со стороны апсиды. Близко-близко к забору торчала пара облезлых и кривых елок, они шатались при каждом порыве ветра и клонились над ржавыми могильными оградками.