Птица огня

— Ты мне такого не говори, квак! — вопила жаба, тряся быстро-быстро своими зелеными лапками. — Ты мне рта здесь не раскрывай! Что придумала, квак!.. Поглядите какая!.. Я сказал, когда ты должна деньги вернуть? Я сказал, квак! А я что хочу, то и говорю! Мне какое дело, что я тогда говорил? Какое мне дело⁈ Я, может, завтра что-то другое скажу, квак, через год скажу или два!.. И что? Это мое дело. Я говорю — плати сейчас, и все, квак! Не квакай! Мне какое дело, что тебе нечем? Это мои проблемы⁈ Не мои! Вот и все, разговор закончен. Нет денег — иди найди! Не можешь — ха-ха, хо-хо, меня не интересует, квак! Я, к твоему сведению, квак, человек скучный, мне ничего не интересно! Не можешь платить — придут коллеги и поставят тебя сикось-накось! На раз-два, квак-квак! Тебе мало? Придут и поставят опять! И будут каждый день ставить, пока карман у меня не затрещит! А потом дочку твою поставят! Не знаешь, где деньги взять — продай дочь, квак! Хоть на часть долга, но заработаешь, а вообще, мне скучно… — последние несколько слов жаба почти прошептала, а потом завопила вновь: — Неинтересно! Делай что хочешь, но чтобы мой карман наполнялся! Понятно объясняю, квак?

Шварзяки проехали мимо, а Ашаяти, шедшая пешком и ведшая коня за поводок, остановилась, подошла к жабе и, не больно-то и размахиваясь, влепила ей ногой в промежность.

По улице пронесся тяжелый вздох. Жаба выкатила глаза, осела и печально плюхнулась мордой в грязную землю. Из кабаков высыпали матросы, приветствуя драку. Остановились прохожие, из лавок повылазили физиономии. Ашаяти пошла было дальше, но, сделав несколько шагов, вернулась к поверженному ею ростовщику и нанесла еще один удар по заднице — на этот раз с таким внушительным размахом, что будь на ней юбка — вся улица имела бы счастливую возможность рассмотреть детали белья. Хлопнуло так громко, будто лопнул надувной шар. Физиономия жабы ушла под землю.

Улица засвистела, раскричалась в восторге, матросы подбадривали девушку продолжать побоище, их поддерживали мстительные дамы, злорадно ухмылялись лавочники, но Ашаяти ничего этого, похоже, и не заметила. Сардан не увидел на ее уставшем лице никаких эмоций. Оно казалось серым, пустым, вытесанным из камня неумелым скульптором, неспособным вложить в свою работу души.

— Квак, насмерть убили! — скрипела жаба сквозь землю. — Честного человека средь бела дня насмерть убили! Только кошелек не трогайте, квак! Убивайте до конца — только кошелек не трогайте!

Но Ашаяти уже ушла, вскочила на клячу и поехала за остальными к порту. А Сардан с тоской поглядывал на веселые заведения Варенаши, остановиться в которых хотя бы на час — а лучше на день или десять — не было времени.

Когда Сардан и Ашаяти добрались до порта, шварзяки столпились около изящной трехмачтовой каравеллы, матросы которой, остановив погрузку тюков с товарами, обеспокоенно глазели на собравшуюся под кораблем аудиторию. Телеги с награбленными отправили куда-то прочь: в укромное местечко или на продажу. Принц стоял на палубе и, недовольно щурясь и почесывая рыло, беседовал с капитаном корабля. Тот же возбужденно махал руками туда-сюда, давая принцу понять, что он может убираться в какую сторону ему заблагорассудится. Красный, бешеный от негодования принц сбежал по сходням на землю, а вместо него на судно тотчас устремилась толпа шварзяков. Завязалась было драка, но силы были существенно неравны, тем более что волки тащили с собой сабли. Портовых грузчиков били по мордам, вышвыривали за борт, а половину матросов загнали в трюмы. Несговорчивого капитана связали по рукам и ногам, и, отпуская не такие уж и остроумные колкости, повесили на грота-рее вниз головой. Одджи выпятил грудь и гордо вздернул подбородок, обрадованный новой победой своего войска. Принц с трудом вытирал лоб и фыркал — ему было очень тяжело в доспехах.

— Они, похоже, взяли на вооружение твои методы ведения переговоров с моряками, — заметил Сардан, намекая на рыболова, подвозившего их к руинам Сыреша.

— Ничего подобного, — огрызнулась Ашаяти. — Я лодочника не обирала, а просто попросила помочь, чуточку стимулировала его лень и эгоизм, но ничего у него не отнимала, кроме, разве что, самолюбия его поганого. А вот о таком и речи не шло.

Под «вот таким» Ашаяти имела в виду грабеж. Одни шварзяки уже вскрывали закаченные на борт бочки, а другие полезли в трюмы — исследовать запечатанные тюки.

Одджи приказал организовать отплытие «по всем правилам» и, довольный собой, пошел размещаться в капитанских апартаментах. Шварзяки высыпали с судна и завалились с саблями в портовую канцелярию, порубали столы с документами, выбросили целые тучи бухгалтерских бумаг в окна, отчего те разлетелись потом по всему городу, избили чиновников, раздели догола казенного лоцмана.

Вскоре всей гурьбой влились обратно на корабль и, вопя, улюлюкая и сквернословя на всю округу, — отчалили. По пути успели задеть бортом соседнее судно.