Птицеферма (СИ)

Глава переводит на меня взгляд, и в нем ясно читается предупреждение. Плевать.

Сова замирает на месте, ожидая решения. То, что самой ей идти не хочется, понятно и без слов. Для нее проделать такой путь — потратить уйму сил. А мне — раз плюнуть.

— Что ж, — Филин прикрывает глаза и благосклонно кивает, — сходи. Но в столовую до вечера ты больше не зайдешь, — пауза. — За дерзость.

Официально моя дерзость состоит в том, что я вклинилась в некасающееся меня дело и разговор без спроса. Но и я, и Филин прекрасно знаем, что моя главная вина в том, что я не позволила ему поиздеваться над хромой Совой.

Впрочем, и сама Сова наверняка это понимает. И Ник. И еще несколько человек, в ком страх и раболепие перед Главой окончательно не взяли верх над способностью думать.

— Как скажешь, — соглашаюсь.

Покорно смотрю в пол, на этот раз не спеша и ожидая позволения выйти.

Ловлю на себе пристальный взгляд напарника — явно собирается наплевать на мнение лидера и составить мне компанию. Едва заметно качаю головой. Нам сейчас не нужны открытые конфликты с Главой, а он и так слишком боится, что Пересмешник взбрыкнет и попытается перетащить одеяло на себя.

Ник поджимает губы, но не двигается с места.

— Иди, — тем временем отпускает меня Филин.

Переступаю через скамью и быстрым шагом направляюсь к двери, пока он не передумал.

— Нет, ну совсем обнаглела! — летит мне в спину возглас Чайки.

Снова обрела голос.

Мало я ее приложила, мало.

* * *

Быстро иду по коридору. В мужской одежде удивительно удобно, несмотря на то, что она большего размера, чем мне нужно.

Когда сегодня я уже во второй раз вошла в столовую в таком виде, все местные женщины одарили меня недовольными взглядами. Однако Филин смолчал. Он предпочитает женщин в юбках, чтобы их можно было быстрее задрать; я же в этом плане его не интересую.

Добираюсь до комнаты Олуши, стучу. Ответа нет.

Стучу еще раз.

Вчера я твердо решила для себя, что больше палец о палец не ударю ради этой девчонки. За свои благие намерения на ее счет я уже получила столько ответного дерьма, что с меня хватит. Однако, когда стучу в дверь и не получаю ответа, что-то не дает мне уйти.

Ник прав, у Олуши может быть токсикоз. Ей банально могло стать плохо.

Что мне известно о беременности? Я видела лишь такую, которая проходит под тщательным контролем современных врачей. И то не слишком близко.

В исторических фильмах и книгах беременность описывают так страшно, что диву даешься, как человечество не вымерло, если приходилось вынашивать ребенка и рожать его в таких муках.

Увы, на Пандоре жизнь лучше, чем в средних веках, лишь тем, что половой партнер может наградить тебя парой сломанных ребер, а не венерическим заболеванием.

Стучу снова, более настойчиво, и на этот раз мне кажется, что что-то слышу. Не крик, не стук, не стон — не могу понять, — будто кто-то что-то царапает. Первая мысль — о мышах. Вторая — однажды я уже приняла Олушу за мышь.

Дверь заперта изнутри на щеколду. Возможно, мне удалось бы выбить старый пластик ногой или плечом, но если я ошиблась, то Филин вменит мне в вину порчу имущества. Что на Птицеферме является серьезным обвинением и влечет за собой ветку дерева и плеть.

Поэтому не рискую. Иду в свою комнату и выбираюсь через окно — так быстрее, чем через крыльцо, не придется обходить барак кругом.

Вчерашние порезы на животе отдаются болью в ответ на физическую нагрузку. Останавливаюсь и приподнимаю футболку, чтобы убедиться в том, что не выступила кровь. Если Ник заметит кровавые разводы на ткани, то мне придется объясняться и показывать надпись. А на это я категорически не согласна.

Продолжаю путь только тогда, когда убеждаюсь, что перестраховалась — крови нет. Снадобье Совы творит чудеса.

Отсчитываю окна от угла здания и с облегчением убеждаюсь, что нужное мне приоткрыто. Хватаюсь, подтягиваюсь, на этот раз стараясь действовать осторожнее, чтобы не потревожить живот.

Оказываюсь на краю подоконника, шире распахиваю раму. В нос тут же ударяет запах рвоты.

Олуша лежит на полу на животе; руки и ноги нелепо вывернуты, будто она бежала и вдруг упала как подкошенная. Лицом в пол. Пальцы рук согнуты. Надо полагать, звук ногтей по пластику я и слышала.

Спрыгиваю на пол, на этот раз уже не думая о своем животе. Быстро подхожу к хозяйке комнаты, стараясь лавировать между луж рвоты.

Рассыпанные пилюли. Много. Открытые бутыльки, валяющиеся то там, то тут. Вскрытые опустошенные пачки. Много, очень много — похоже на годовой запас Птицефермы.

Что же ты наделала, дурочка?

Приседаю на корточки, протягиваю руку. Кожа влажная и теплая, но пульса не чувствую. Черт.

Я не врач, меня максимум чему учили, — оказывать первую помощь. Но в моей памяти и так черная дыра. Что я знаю об отравлениях? Ничего, кроме того, что если слизистая не повреждена, то нужно вызвать рвоту и промыть желудок. Не тот случай.

Переворачиваю Олушу на спину. Губы посиневшие, лицо бледное. Наклоняюсь — нет, совершенно точно не дышит; грудная клетка не поднимается. Но ведь теплая, даже горячая, и я слышала царапанье — значит, только что.

Глупая, мы ее недооценили.