Птицы

Констебль Доддж утомленно вздохнул: с недавнего времени Перкинс решил его доконать этими своими полицейскими делами. Вечно суется, куда не просят, лезет во всякое, вынюхивает и – страшно подумать – расследует! И его нисколько не заботит, как это отразится на моральном благополучии, приятном неторопливом распорядке дня и – что важнее! – карьерном росте его старшего коллеги. Ведь он, мистер Доддж, получает теперь сплошь нагоняи. Господин Помм, инспектор всего Горри, уже очень сердится. Он так и сказал Додджу при последней встрече: «Хватит! Хватит расследовать! Хватит проводить аресты! Вы не для того служите в полиции, чтобы это делать! Из-за вас уже некуда сажать этих проходимцев! Приходится запирать их в сундуки! Так и сундуки уже некуда ставить! Их начали уже в моем кабинете складировать! Если не уймешься, Доддж…»

Так мистер Доддж и рад был бы уняться, но вот его младший коллега явно не понимал всех возможных последствий этой никому не нужной и откровенно вредящей продуктивности. Ведь господин Помм боится, что кто-то из высокого начальства оценит результативность его участка с улицы Грэйсби и его, еще чего доброго, повысят и переведут куда-то, где придется работать в поте лица, а у него здесь теплое, уютное место, его дела, его знакомые «голубчики». Он слишком стар и важен, чтобы вдруг начинать работать. Да еще по вине каких-то двух констеблей с какого-то там пустыря.

К радости и мстительному удовлетворению мистера Додджа, миссис Чаттни сама решила поставить этого «выскочку» на место:

– Сэр! – уверенно и твердо сказала она мистеру Перкинсу. – Боюсь, все вопросы придется отложить до того, как дети вернутся.

– Вернутся? – удивился констебль. – Но куда им идти?! Скоро начнется буря. Уже пустили сирену.

– Мы идем… – начал было Финч, но миссис Чаттни с силой сжала руку на его плече.

– В лавку за печеньем, – сказала она. – Им нужно успеть до бури. И если они не будут возиться, то как раз успеют.

– Но зачем? – Констебль упрямо не желал понимать. – Уже все лавки, должно быть, закрыты. Да и что это еще за печенье такое, ради которого…

– Очень вкусное, – с улыбкой ответила миссис Чаттни. – Дети, – она развернула их к себе и выразительно поглядела на обоих. – Поторопитесь. И не вздумайте обмануть меня и взять другое печенье. Потому что в таком случае я пойду и… – она многозначительно кивнула на мистера Додджа, ворочающегося в облаке трубочного дыма.

– Выпьете какао без нас? – гневно закончила за нее Арабелла.

– Вот именно. Бегом! Бегом!

Констебль Перкинс продолжал хмуриться.

– Но я не понимаю, – сказал он.

– Перкинс, оставь их! – велел мистер Доддж, которого уже утомило разбирательство из-за какого-то печенья. – Пусть себе идут! И пусть хоть опаздывают… Меньше детей в доме – всем лучше.

И дети, под недовольным взглядом констебля Перкинса, подталкиваемые ободряюще-угрожающим киванием миссис Чаттни, вышли из дома.

На часах было двенадцать минут первого.

***

Входная дверь скрипнула и открылась. С улицы в проем залетел морозный ветер, а следом ворвалось лохматое снежное облако, из которого выбрались двое сплошь залепленных снегом человечков.

– Это тот дом? – синими от холода губами спросил Финч, с натугой затворяя за собой дверь.

– Кажется, да, – ответила и вовсе белыми губами Арабелла. – Я почти уверена, но табличку было трудно разглядеть…

В подъезде свет не горел. Тепло-решетка здесь хоть и имелась, но она напоминала своим видом музейный экспонат и, конечно же, не работала. Что касается консьержки, то на первом этаже ей попросту не удалось бы отыскать, куда приткнуться: от входной двери до лестницы было всего лишь пять-шесть шагов.

Место это походило на потерянный, всеми забытый закуток. Казалось, здесь давно никто не живет. Возле входа висели почтовые ящики с номерками квартир: и номерки, и замки на них проржавели. У основания лестницы громоздились старые шляпные коробки и парочка сломанных древних автоматонов.

Обстановка навевала дурные мысли и еще более дурные предчувствия. Впрочем, у детей особого выбора не было – лишь идти вглубь этого старого затхлого места, и они опасливо двинулись к лестнице.

– Очень странный дом как для Гротвей, – пробормотал Финч.

– Да. Он какой-то… грустный.

Мальчик подобрал бы ему другие определения. Он больше склонялся к: «темный», «жуткий», «заброшенный».

Свет внутрь дома проникал лишь через круглые окна на площадках лестницы. Серый, дрожащий и чахлый, этот свет вырывал из темноты очертания различного хлама на ступенях, вроде трухлявых буфетов, пыльных чемоданов и даже гардеробов, забитых старыми газетами.

Дети пытались вести себя как можно тише. Они ступали на цыпочках и вслушивались в тишину. Финч шел первым, Арабелла двигалась следом, постоянно озираясь и морщась: они оставляли за собой снежные следы на ступенях, и любой, кому вздумалось бы зайти в подъезд следом за ними, тут же понял бы, куда дети идут.

Глядя на облупленные и местами покосившиеся двери квартир, мимо которых они с Арабеллой шли, Финч думал, что обитающий под этой крышей человек явно не из тех, кто любит или ждет гостей…