Птицы белые и черные

«…Я знаю, вы любите его всей душой. И, наверное, Николай вас любит. Он парень честный и никогда не врет… Я знаю, так случилось, и никто тут не виноват. В жизни часто так случается. Но я все равно пишу вам и обращаюсь к вам не как человек, который тоже любит Николая всей своей жизнью, а как мать двоих детей. Вы, наверное, слышали о них. Они ни в чем не виноваты ни перед вами, ни перед всеми. Они только начинают жить и не поймут, за что судьба может обездолить их. В вашей воле забрать у них отца, забрать их счастье. Но подумайте, очень и очень вас прошу. На несчастье одних нельзя построить счастье свое. И простите, что написала вам. Я сижу здесь, далеко от Николая, и всякие слухи доходят до меня, а я не могу приехать, и сердце разрывается».

Маша отложила письмо. Она сидела одна за столом, в комнате общежития и рассматривала лицо в зеркале, вернее, не рассматривала, а смотрела на себя изучающим взглядом, словно спрашивала, как быть дальше.

Потом уронила голову на руки и будто умерла. Рядом лежал белый лист, исписанный ровным, убористым почерком.

Без стука отворилась дверь, и появился Петя.

— Привет, Джамайка, — сказал он.

— Стучать надо, — сказала Маша. — Не к себе домой идешь.

— Тыщу пардонов! — заулыбался Петя. — Я по делу.

Маша поправила волосы, взяла со стола письмо.

— На работу можешь сегодня не выходить, да и завтра тоже.

— Это почему?

— Машину разбил. Радиатор — вдрызг… Там, понимаешь, на седьмом участке — поворот и в канаве бетонные блоки свалены. А я груженый шел… В общем, отдыхай теперь… Хочешь, фокус покажу?

И, не дожидаясь ответа, Петя извлек из кармана бобрикового пальто колоду карт. Он поколдовал над ней, потом поднял вверх руку, сделал несколько непонятных пассов, и карты исчезли. Торжествующий Петя вертел в воздухе пустой рукой. Маша слабо улыбнулась:

— Ну, где она?

— А угадай. — Петя был наверху блаженства и тоже улыбался.

— Да ну тебя! Показывай.

Колода оказалась в другом рукаве пальто.

— Она у тебя небось на резинке привязана.

— Ничего подобного! — возмутился Петя. — Квалифицированная работа. Завклубом предложил в первомайском концерте участвовать.

— Ладно, раздевайся. Чаю хочешь?

— Могла бы чего и покрепче предложить, — сказал Петя. — Сам о себе не позаботишься, никто о тебе не позаботится.

Он выудил из кармана поллитровку, поставил на стол.

— Как думаешь, в цирк могут принять? — спрашивал Петя, снимая пальто. — Я уже двенадцать фокусов разучил… Мне шофером надоело работать, я в цирк хочу.

И неожиданно раздался стук в окно. Маша вздрогнула.

Петя посмотрел на окно, спросил:

— Кто это?

Маша молчала. Стук повторился.

Маша медленно подошла к окну, отворила его.

— Ты почему не пришла?

— Захотела и не пришла…

Сзади подошел Петя, увидел Николая, сказал извиняющимся голосом:

— Привет, Коля… А мы теперь гуляем. Машину я, видишь ли, раскокал. Радиатор — вдрызг! Может, выпьем по этому случаю?

Николай не ответил, он смотрел на Машу.

— А-а, ну ладно… — Петя тоже растерянно оглянулся на Машу. — Я, пожалуй, пойду тогда… К дружку загляну…

Он быстро надел пальто и вышел. Через несколько секунд вернулся, на цыпочках подошел к столу и взял поллитровку.

Маша стояла у окна.

— Я тебя три часа у клуба ждал, — негромко сказал Николай.

— Захотела и не пришла… Никогда больше не приду…

— Почему?

Маша не отвечала.

— Что случилось-то? Опять подружки донимали?

Маша молчала.

— Понятно… — Николай несколько секунд раздумывал о чем-то, потом показал рукой на стоявший неподалеку мотоцикл: — У приятеля на денек взял… Поехали за грибами, а? К ночной смене успеем.

Маша молча смотрела на него, и глаза медленно наливались слезами.

— В лесу сейчас красотища! Я и сковородку взял, и масла. — Он как-то жалобно посмотрел на нее, несчастно улыбнулся. — Поехали, Марусенька?

— Хорошо, — прошептала Маша, захлопнула окно и, упав на постель, заплакала.

Она плакала, уткнувшись в подушку.

А Николай, ссутулившись, стоял у мотоцикла и курил.

…Мотоцикл летел по дороге как ошалелый, взлетал на буграх, с ходу нырял в ямы. Волны грязи ложились в разные стороны.

Маша обняла Николая, прижалась к его широкой спине, обтянутой кожаной курткой. Красный мотоцикл трещал, как пулемет.

— Разобьемся, не гони… — тихо говорила Маша.

А Николай не слышал, кричал, поворачивая назад лицо:

— Боишься?! — И ветер раздувал ему щеки, бился в кожаную грудь. Он гнал мотоцикл так, словно действительно хотел разбиться.

Только-только расплескала осень по темной зелени багряные капли. Облетали первые листья. Они оставили мотоцикл на поляне и долго собирали грибы. Аукались, весело разговаривали, будто ничего особенного не произошло.

— Пойдем туда… Опят видимо-невидимо, на каждом пне…

— А я шесть белых нашла, смотри. Коля, палатку бы достать да пожить здесь пару деньков.

— По деревне соскучилась?

— Соскучилась… Я ведь баба деревенская… А ты кто?

— Я… Ну, человек…

— Все человеки…

— Нет, не все… Есть люди, а есть так… носороги…

— Еще есть крокодилы. Это ты, и вот с такими зубами. Они набрали полную корзину белых, подосиновиков и опят, вернулись на поляну, где стоял мотоцикл. Николай принялся собирать сучья для костра.