Птицы белые и черные

Маша взмахивала вальком, вытирала бисеринки пота со лба, теленок стоял рядом, усердно жевал, поглядывая на человека задумчивыми глазами. Звякнуло ботало. Маша обернулась, вскрикнула:

— Ах ты, паразит!

Теленок мотнул головой и бросился в сторону, волоча по земле рубаху.

Маша гналась за ним, наконец успела схватить край рубахи, рванула на себя. Теленок уперся ногами в землю, мотал головой, но лакомство не отпускал.

Из полузаросшей протоки выехала моторка. Бойко выстукивал мотор. В лодке, на корме, ссутулившись, сидел человек.

— Да отдай же ты, проклятый! — Маша ударила теленка ногой, изо всех сил дернула рубаху.

Материя с глухим треском поползла, и теленок улепетывал в кустарник, унося половину разорванной рубахи.

Маша чуть не заплакала от обиды и злости.

Она швырнула рубаху в реку, села на мокрые мостки и смотрела, как медленно намокала белая материя и невидимое течение увлекало ее за собой.

Лодка быстро пересекала реку. Человек, сидевший на корме, увидел плывшую по воде рубаху, повернул к ней лодку, закричал:

— Э-эй, добро уплывает!

Со дна лодки поднялся еще один человек. Видно, он спал. Багром они выудили рубаху, и через полминуты лодка мягко ткнулась в трухлявые мостки.

— Кто ж тебе рубаху-то располосовал?! — весело спрашивал мужик в брезентовом плаще. Через плечо у него висела кожаная почтовая сумка. — Что ж ты, кума? Рубаха-то совсем новая.

Второй, высокий парень в охотничьих сапогах, поднял со дна лодки ружье, прыгнул в воду, подняв брызги, и с шумом выбрался на берег.

— Теленок, будь он неладен! — сказала Маша.

Парень обернулся к мужику в плаще:

— Давай газетки, я их разнесу, все меньше беготни тебе…

— За это спасибо! — Мужик расстегнул сумку, вытащил пачку газет и писем. — А то мне еще в Хомутово колупаться, телеграмма срочная… до вечера не управлюсь.

Парень взял письма и газеты, сунул их за пазуху. Кепка у него была надвинута на самые брови, а через щеку тянулся глубокий темный шрам. Это был тот самый парень-грузчик, которого Маша ударила металлическим прутом.

— Мне там ничего нету? — спросила Маша.

— Пишут… — ответил почтальон. — Отколь ждешь-то?

— Да не жду… Просто так я…

— Просто так теперь не пишут, время не то… — Почтальон отпихнулся багром от мостков, завел мотор. — Рубаху-то возьми, на тряпки пригодится.

И комок мокрой материи тяжело шлепнулся на мостки.

Ровно, забористо стучал мотор, лодка быстро удалялась.

Маша опустила в воду простыню, долго полоскала. Застучал валек. Парень стоял позади нее, смотрел, покуривал. Мягкое остывшее солнце ровно освещало простор реки с желтыми плесами и прямыми, как свечи, бронзовыми соснами.

— Как жизнь замужняя? — вдруг спросил парень.

— Ничего… как у всех, — не оборачиваясь, ответила Маша.

Парень молчал, не уходил. Он потер шрам, вздохнул:

— Твоя работа… На всю жизнь метку поставила… Слышь, что говорю?

Маша не отвечала, ритмично взмахивала вальком.

— Ноль внимания, пуд презрения, — снова усмехнулся парень. — Слышь, что говорю?! — вдруг заорал он и с силой ударил сапогом в таз с бельем.

Таз подлетел, плюхнулся в воду и перевернулся. С шумом лопались пузыри, полотенца, простыни и рубахи распрямлялись на воде, медленно плыли, набухали.

Маша растерянно смотрела на белье, перевела взгляд на грузчика. Тот как-то криво улыбался, выдавил через силу:

— Что, не нравится? — И снова потрогал шрам на щеке. — Спасибо скажи, что тебя в речку не закинул… На всю жизнь изуродовала!

Белье уплывало все дальше и дальше.

— Ты прости, если можешь, — вдруг тихр сказала Маша. — Психанула я тогда… Обидел ты меня сильно… Прости…

Парень оторопело смотрел на нее, шагнул назад. Потом торопливо закинул на спину ружье и быстро пошел прочь, и на ходу часто оглядывался, и недоумение не сходило с его лица.

Маша бросила валек, опустилась на мостки и замерла, спокойно смотрела, как уплывает и тонет белье; рубахи, простыни распластались по воде белыми пятнами, а края тихо тяжелели, уходили вниз. Спокойная тишина стояла вокруг, вечная земная тишина.

…Ей вспомнилась ночь и весенняя дорога. Голый черный лес по обеим сторонам только начал покрываться робкой зеленью. Подламывался под колесами ночной ледок, и глухо шумела в ямах вода. Дорога была тяжелая, вся в ямах и выбоинах, машину то и дело встряхивало, и, въезжая в очередную лужу, Маша с опаской выглядывала из кабины, смотрела под колеса. Два желтых луча от фар упирались в глухую стену темноты. Человек возник перед радиатором, словно из-под земли вырос. Маша едва успела нажать на тормоз. Она еще только собиралась обругать человека, а он уже забрался в кабину, выставив перед собой загипсованную руку. Подмигнул Маше, сказал весело:

— Трогай, красивая!

— Это тебе не такси, — буркнула Маша, но ругаться расхотелось. Она выжала сцепление. Поехали. Парень что-то насвистывал, смотрел по сторонам. Был он крепкий, с обветренным лицом. Телогрейка и воротник клетчатой ковбойки были расстегнуты. Холода, значит, не боялся.

— «Что было, то было, закат догорел, сама полюбила, никто не велел. Подруг не ругаю, себя не виню…» — напевал парень, потом полез в карман телогрейки за папиросами.