Птицы белые и черные

…Маша медленно вышла из дома, прошла по двору, оглядывая все вокруг какими-то новыми глазами, и новые смутные ощущения шевелились в душе.

У сарая на толстом дупляном бревне сидели трое пьяненьких мужиков, судачили о своем, покуривали.

Перед ними прямо на земле стояли початая бутылка водки и тарелки с холодцом.

— Помирать-то кому ж охота? — философствовал один. — Только все люди помирают… Ну, и мы, стало быть, никуда не денемся, закон такой.

— А я не помру, — решительно возражал второй, маленький и небритый. — Я всю жизнь работаю! — Он протянул перед собой коричневые мозолистые руки. — Кто работает, тот не помрет…

— Во-он невеста к нам пожаловала. — Первый мужик поднялся, нетвердой походкой подошел к Маше, обнял за плечи и загудел в ухо добрым хмельным басом:

— Ах ты, невестушка… Беглянка ты наша… Выпей-ка со мной за счастье… Отец твой, гляди, помолодел от радостей…

— Что же вы здесь сидите? — спросила Маша. — В доме веселятся.

— Нам тут покойней… — Он налил в стакан водки, протянул Маше.

Небритый попробовал было дернуть его за рукав, но мужик зло отмахнулся:

— Не лезь, дай с невестой выпить…

Маша выпила водку, выдохнула и слегка затуманенными глазами обвела сидевших на бревне мужиков, улыбнулась.

— Это по-нашему! — весело сказал небритый.

И первый мужик смотрел на нее довольными добрыми глазами, гудел:

— В нашей деревне — все невесты, хоть на выставку посылай. Статненькие, аккуратненькие, работящие… На всю Расею!

— Ну уж и на всю!

— А что? И на всю!

Из дома доносился звон гармоники, грохот каблуков.

— Их, их, их! Развалился мой жених!

Маша смутно слышала, о чем разговаривали, спорили мужики. Она присела рядом с ними на бревно, задумчиво уставилась глазами в землю. И вдруг что-то больно укололо память…

…Вспомнился ей поздний вечер в общежитии. Она лежала на кровати, а вокруг сидели подруги с требовательными, серьезными лицами.

Она хотела заснуть, натягивала одеяло на уши, а решительная, бесцеремонная Клава тормошила ее, спрашивала:

— Как же ты с ним ходишь, Маша?

— Так и хожу, — резко отвечала Маша. — Как и спокон веков ходили, под ручку!

— Да ты не злись, — успокаивала ее Клава. — Холостых, что ли, на стройке мало?

— Не нужны мне ваши холостые, себе забирайте!

Клава окидывала подруг понимающим взглядом, снова терпеливо, заботливо спрашивала:

— А жена с детьми приедет, что делать будешь?

Маша сбросила с головы одеяло, поднялась. В глазах стояли слезы.

— Девочки, миленькие, отвяжитесь, Христа ради!

— Мы ж о тебе думаем.

— Не думайте обо мне. О себе думайте!

Маша вскочила с кровати, стала лихорадочно одеваться.

— Ну она — ладно, молодая еще, а он-то что себе думает, кобель драный! — подала голос вторая девушка.

— Не смейте его так называть! — почти закричала Маша. — Чего вы в чужую жизнь лезете? Своей не наладили, а в чужую лезете. Завидки берут!

Она сорвала с гвоздя платок, открыла дверь.

—- Дождь на улице, глупая, — со вздохом сказала Клава.

Маша не ответила, громко хлопнула дверью.

…Она шла по пустому ночному поселку, и шуршал, сыпал дождь, пузырились черные лужи. И совсем тихо, даже собаки не брехали, и шлепающие шаги разносились по всей улице.

Она пришла к мужскому общежитию, долго стояла в нерешительности перед светящимся окном на первом этаже. Потом постучала. Отодвинулась занавеска, показалось лицо парня. Некоторое время он всматривался в темноту улицы. Маша делала ему знаки рукой.

И когда Николай выбежал под дождь на улицу, она уткнулась ему мокрым лицом в грудь, схватила за рукава пальто:

— Коля, Коленька… Не могу я больше… — Маша плакала.

— Ну, погоди, погоди… Что случилось-то?

— Ничего не случилось… Мучают они меня… Николай обнял ее за плечи, и они медленно побрели в дождь, в темноту улицы.

— Уедем отсюда, Коля… — без всякой надежды предлагала Маша.

— Куда? — потухшим голосом спрашивал Николай.

— А куда-нибудь… Места много… Вдвоем будем жить. Ох, не то я говорю… не то…

— Маша, милая… прости меня…

— Ничего, Коля, ничего… Дура я, баба глупая, реву и реву… Любовь какая-то у нас… обреченная… Жалко…

— Хочешь, к нам в общежитие пойдем?.. Я ребят выгоню, переночуешь…

— Вместе погуляем, Коля… Холодно только… Дождь холодный.

Николай укрывал ее своим пальто, и они шли и шли по пустому уснувшему поселку.

— Ты не думай, я не жалуюсь, Коленька… Я все равно счастливая…

Он вдруг остановился, повернул ее к себе и стал целовать мокрое от слез и дождя лицо, и Маша улыбалась и вся тянулась к нему.

А дождь все сыпал и сыпал, шуршал по земле, стучал по крышам и темным окнам.

— Идем, я что-то придумал… — говорил Николай.

Они шли по улице, потом через пустырь, и вот уже поселок кончился, и стало светло, почти как днем. Это озаряла ночь своими огнями стройка. Бороздили в чугунном небе дорожки прожекторов, ревели моторы машин: экскаваторов, бульдозеров, подъемных кранов.

На главном корпусе было темно. Они пришли к дощатому домику — прорабской — насквозь промокшие. Сторож пил чай, жевал бутерброд с колбасой.

Увидев Машу и Николая, он выпучил глаза, покачал головой.

— Че это вы?

— Ничего, — ответил Николай, — погреться зашли. Чаем бы напоил.