Птицы белые и черные

— Мне самому на ночь не хватит. Шляются тут. Дурная голова ногам покою не дает.

— Ты это брось. Я, может, проверочку делаю. Может, ты дрыхнешь тут, а?

Сторож оскорбленно посмотрел на Николая, ничего не ответил. Маша и Николай сели за стол. Николай придвинул к себе пустой стакан, налил чаю, отдал Маше.

— Пить вприглядку будешь, — сказал он. — Вон на дедов сахар гляди и пей.

И Николай включил старенький приемник, повертел ручку. Раздались шорохи и потрескивания, писк морзянки, потом быстрая чужая речь, и вдруг родилась длинная грустная мелодия. Потом снова быстрая речь, теперь уже русская: «Президент Джонсон заявил на пресс-конференции о своем намерении послать в Южный Вьетнам еще четыре тысячи американских солдат. Таким образом, общая численность американского экспедиционного корпуса будет превышать теперь четыреста пятьдесят тысяч человек…»

Николай покрутил ручку, и голос пропал, но снова родилась плавная мелодия.

Маша грела руки о стакан.

— Пей, у него чай вкусный, — подмигнул ей Николай и улыбнулся.

— Посылают и посылают, — вздохнул сторож. — Скоро их там девать будет некуда… Раньше немцы, теперь американцы, тьфу! Это все политика, будь она неладна.

— Политика — дело темное, — поддержал разговор Николай.

— Все хорошо жить хотят, вот какая политика, — буркнул сторож. Он отрезал перочинным ножом хлеб и ломоть колбасы, пододвинул Маше.

— Ты погулял бы, что ли, дед Егор, — сказал Николай. — Склады проверил…

—Иди сам гуляй… Я свое давно отгулял… — Сторож завернул остатки еды в газету, сполоснул стакан.

Маша оглядывала прорабскую. На лавках свалены куртки и телогрейки, монтажные пояса, сварочные маски. На маленьком столике у окна захватанные, промасленные рулоны чертежей.

Сторож кряхтел, сгребал в кучу телогрейки, приготавливая на лавке постель.

—«Погуляй»… — продолжал обиженно бормотать он. — На улице дождина хлещет, а он — «погуляй»… Бесчувственный ты человек.

Николай усилил звук, и мелодия наполнила деревянную каморку.

—Я в детстве никак не мог понять, откуда радио работает… Думал, там маленькие человечки сидят, говорят, музыку играют, спектакли сочиняют. Как-то взял и разобрал, а там — проволочки и катушки… Согрелась?

— Согрелась… Чай вкусный…

…И после этих трех дней еще шумела свадьба, жгли по ночам костры у реки, водили вокруг хороводы, прыгали через огонь. Тянулись над притихшей рекой длинные грустные песни.

Построили на самом краю деревни новый дом, и началась в нем жизнь.

За домом начиналось поле и тянулось до самого горизонта. Казалось, оно восходило к нему, к тихо мерцающим бледным звездам.

У самого берега в воде копались полуголые ребятишки, запускали руки под коряги, шарили в зарослях ивняка и радостно вопили, поймав очередного рака-

— Петруха-а!

— Чево-о?

— Я сразу двоих поймал! У одного клешня здоровая-а!

— А меня, змей, за палец схватил. Кровь идет!

Они швыряли раков на берег, а маленький мальчишка бегал, отыскивал их в траве, складывал в котелок.

— Петрух, когда варить будем?

— Погоди, вдоволь наловить надо, — отвечал посиневший от холода Петруха.

— Есть охота, — со вздохом отвечал маленький мальчик. — Я уж и лавровый листик приготовил и перчик…

Маша стояла на крыльце, курила и смотрела, как мальчишки ловили раков. Было холодно, даже мерзли пальцы, а она все стояла.

Титр: Прошел год…

Она стояла и курила до тех пор, пока не вошел муж Андрей.

— Кончай курить, — говорил он. — Завтра вставать рано.

— Ты иди, я постою еще, — неуверенно возражала Маша, и Андрей, чувствуя эту неуверенность, брал ее за руку и тянул в дом.

Перед сном он еще пил чай, читал газету и бурчал:

— Куришь и куришь… Насквозь вся прокурилась. Мне на деревне проходу не дают. Что это, говорит, у тебя баба курит? Какой же ты мужик после этого, если по рукам за это дело дать не можешь?

— Ты послал бы их куда подальше, — устало отвечала Маша. — Не ихнее это дело.

— Я им так и говорю! — оживился Андрей. — Не ваше, говорю, собачье дело…

Маша промолчала, продолжая раздеваться, потом скользнула в холодную постель, поежилась.

Андрей ждал, что она как-то прореагирует на рассказанную новость и, не дождавшись, продолжил:

— Ты все-таки бросила бы курить, Маша. Или поменьше курила бы, что ли. Ведь хуже мужика всякого табак изводишь…

Маша смотрела открытыми глазами в потолок, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Андрей вздохнул, сложил газету.

— Ты подумала бы, не мешает… Ладно, пора спать…

Он начал раздеваться и громко пыхтел при этом, бормотал что-то под нос. Потом потушил свет.

Маша лежала на самом краешке кровати, и глаза были открыты. В глубокой тишине четко и упруго выстукивал будильник…

На самом краю мостка у реки Маша стирала белье. Было тепло, и ярко светило спокойное сентябрьское солнце. По спокойной реке разносились звонкие удары валька. Потом она полоскала белье, выкручивала, складывала в таз. И снова стучал валек.

Из кустарника выбрался рыжий теленок, брякнул боталом и остановился. Белье в тазу заинтересовало его, он не спеша подошел, пригляделся и, немного подумав, подцепил губами краешек рубахи.