Птицы белые и черные

Николай не услышал. Тихо затворилась дверь. Маша, окаменев, сидела на кровати. В дремучей тишине громко стучал будильник.

И вдруг дверь отворилась. Николай мял в руках шапку.

— Ты вроде звала?

В глазах у Маши стояли слезы. Она отрицательно покачала головой, но Николай уже вошел в комнату, приказал:

— Одевайся. Быстро.

— Зачем?

— Гулять пойдем, а? По поселку шляться, а? — Он сел прямо в пальто на кровать. — Стройку ночную посмотрим. Краси-иво!

…Холодные осенние звезды стояли высоко в дымном небе. В редких домах светили запоздалые огни.

Маша вышла из клуба, закурила, постояла немного, прислушиваясь.

…За несколько шагов от дома Маша услышала приглушейные голоса. Она осторожно подошла ближе, остановилась у изгороди.

На крыльце светился огонек папиросы, слышался неторопливый голос отца:

— Своенравная она у меня… — Отец кашлял, раздумчиво повторял. — Нда, очень своенравная…

Второй человек молчал. Маша присмотрелась, узнала Андрея.

— Ты-то уезжать отсюда не собираешься? — вдруг строго спросил отец.

— Зачем? — пожал плечами Андрей. — Мне здесь нравится.

— Хрен вас разберет, — забурчал отец. — Сначала нравится, потом разонравится… Жила у вас не та, об земле не думаете. Вам все города да стройки глаза застили, а родной дом пущай бурьяном зарастает, э-эх, люди-человеки…

— Вы, Кузьма Федорыч, не сомневайтесь, мы хорошо жить будем, — после молчания обронил Андрей.

— А что ж вам плохо-то жить? Ни войны, ни голоду, живи на здоровье да другим не мешай… Мне б годков пятнадцать скинуть, я бы тоже ишо разок женился… Очень мне интересно жить… — мечтательно закончил отец.

Они долго молчали, думая каждый о своем.

— В клубе небось шляется, полуношница, — сердито сказал отец и поднялся. — Ладно, завтрева приходи. Мы тебе официальный ответ дадим, по всей форме… Бывай.

Отец пожал Андрею руку, неторопливо загасил об сапог окурок и направился в дом. Было слышно, как он кашлял в сенях, звякал кружкой о ведро, пил воду…

Андрей медленно побрел к калитке, отворил ее и тут услышал негромкий насмешливый голос Маши:

— Без меня меня женили…

Андрей увидел Машу, стоявшую у изгороди, остановился в растерянности.

— Ты, никак, свататься приходил? — спросила Маша.

— Приходил…

— И что тебе сказали?

— Кузьма Федорыч согласный… Мы тебя ждали… И мать согласна…

— У меня спросить не мешало бы.

— Че тут спрашивать? Ты про меня все знаешь. Я еще в армию уходил, говорил… Ждал тебя… Кого хошь спроси на деревне, соврать не дадут…

— Так если не люблю я тебя, мне что делать?

— Не знаю… Езжай тогда отсюда… Зачем приехала? — Андрей говорил с трудом, чуть ли не заикался. — А то… Я тебе дом подпалю, ей-богу!

Маша засмеялась. Она зажимала рот рукой, а смех прорывался наружу.

— О, Андрюшенька, уморил!

Андрей секунду стоял неподвижно, потом круто повернулся, быстро пошел в темноту. Сапоги глухо шаркали об дорогу.

Маша вдруг сразу перестала смеяться, лицо стало серьезным и задумчивым…

…Пушистая пена переваливала через края корытца, таяла на полу, превращаясь в лужицы.

Маша держала младенца, а Люба двигала чугуны в печи, торопилась.

— Сейчас я его, сейчас!

Ребенок хныкал, взбрыкивал ножками. Маша гладила его по голой спинке, улыбалась.

Люба выволокла чугунок, подбавила в корыто горячей воды, стала быстро и ловко намыливать маленького человечка. И говорила между делом:

— А я бы на твоем месте выходила бы, ей-богу! Парень он что надо, все при нем! Не пьет, за юбками не гоняется, Маш.

Маша молчала.

— Я вон по любви замуж выскочила, а проку? Он в армии небось за медсестрами ударяет, а я тут верность, дура, блюду…

— Ты ручки-то ему осторожней выворачивай, — сказала Маша.

— Ничего, крепче вырастет… Лей воды!

Маша зачерпнула из чугуна горячей воды, подбавила туда холодной, стала лить на ребенка. Тот пронзительно заголосил.

— С гуся вода, а с нашего Володеньки — худоба! — смеясь, приговаривала Люба.

Она выхватила его из корыта быстро завернула в полотенце, заходила по комнате.

— Ей-богу, Маш, подумай… Да если б меня так кто любил, я из одной благодарности за него вышла…

Маша молчала. В запертую дверь постучали, дернули за ручку.

— Нельзя! — закричала Люба. — Холоду напустите… Слышь, Маш, а у тебя там, ну, на стройке этой, кто был?

— Нет, — коротко ответила Маша.

— Ей-богу?! — недоверчиво переспросила Люба.

— Ты ребенка укладывай, заревет сейчас.

— Сейчас мы его, крикуна! — Люба метнулась к кровати, одной рукой мгновенно расстелила пеленки. — Неужель никто не ухаживал, Маш?

— Ухаживали… — Маша подняла с полу чугун, поднесла его к печке, продвинула вовнутрь. И, глядя на пышущие жаром переливающиеся уголья, задумчиво добавила: — Ухаживали…

— И чего-нибудь вышло?

— Да так… не вышло. Мне теперь, Люб, все равно. Замуж так замуж. — И Маша засмеялась, и было непонятно, шутит она или говорит всерьез.

…Свадьба гудела по деревне три дня. Собирались гости. Степенные трезвые мужики рассаживались за длинным столом. Окна в доме — нараспашку, и в них заглядывали ребятишки.

— А где ж невеста? — спрашивали Андрея. — И жених что-то невеселый…

— Придет сейчас, — отвечал жених и опускал глаза в пол, — во дворе хозяйничает.