Читаем Птицы белые и черные полностью

Птицы белые и черные

Маша молча подала ему целую папиросу. Они закурили и долго лежали молча. Пашка ворочался, похрустывало сено. Было слышно, как внизу громко и мерно жевала жвачку корова.

— На второй год не остался? — спросила Маша.

— Остался, — вздохнул Пашка. — Литература меня замучила. Брошу я это дело, работать пойду. Ты как думаешь, Маша?

— Раз решил — бросай.

— Я-то решил, а вот что батя скажет…

Маша молчала.

— Как ты там работала? — подал голос Пашка.

— Сначала разнорабочей… Потом курсы шоферов закончила…

— Машину водить можешь?!

— Могу.

— Даешь! Ты прямо как парень… А водку пьешь?

— Пью.

— Ты только бате не говори, — посоветовал Пашка. — А то он сбесится.

Маша усмехнулась, загасила окурок в консервной банке.

— Платят там как? — продолжал пытать Пашка.

— Хорошо платят. Давай спать, Пашут, устала я, сил никаких нету.

— Давай, — охотно согласился Пашка.

Он свернулся клубком, подтянул к животу колени и затих.

Маша еще долго лежала с открытыми глазами, сжав губы, и смотрела на струю лунного света, пробивавшуюся сквозь пыльное маленькое оконце.

— Маша? — вдруг позвал брат.

— Что?

— Я тебя люблю, Маша. Очень скучал без тебя. И отец тебя любит… Когда ты уехала, он часто плакал…

— Спи, Пашенька, спи…

Маша достала новую папиросу, зашуршала спичками. Она хотела уснуть и не могла.

…Дали Маше старенькую, вдрызг разношенную полуторку. Она возила картофель на ссыпной пункт.

Вот и сейчас она подогнала машину к бункеру, сидела в кабине и ждала, когда грузчики управятся с картошкой.

Андрей Теплов решился подойти к ней.

— С приездом, — сказал он, вытирая промасленной ветошью грязные руки.

— Спасибо, — ответила Маша и пыхнула дымом папиросы.

— Курить стала, — как-то неопределенно хмыкнул он и добавил, глянув куда-то в сторону: — Я думал, ты навсегда уехала.

Маша взглянула на него, ответила:

— Я тоже думала.

Андрей был высок, широченный в плечах, и шея налилась бычьей силой.

— Ты в машинах, говорят, теперь мастак, — кривовато усмехнулся он. — Может, глянешь? Чего-то у меня не фурычит.

Маша выбралась из кабины, подошла к машине Андрея. Некоторое время она копалась в моторе, потом попробовала завести машину.

— Стартер отказал, — сказала она. — Фильтры грязные. Че ж ты за машиной так смотришь?

— А когда за ней смотреть? С утра до вечера как белка в колесе…

— Цепляйся, на буксир возьму. — Маша спрыгнула на землю, отшвырнула окурок.

Грузчики и другие шоферы смотрели на нее со смесью удивления и презрения. Баба — и вдруг курит! Это казалось им чуть ли не оскорблением мужского достоинства.

— Шлюхи — они завсегда… — сказал один из грузчиков. — Сидят в ресторанах и папироски пыхают… А не дашь папироску, так она с тобой и не ляжет…

Он говорил нарочито громко, чтобы Маша услышала. И она услышала, подобрала с земли металлический прут, подошла к грузчикам.

— Что ты сказал? — спросила она совсем спокойно.

— Закурим, полежим? — подмигнул ей грузчик и довольно засмеялся. Другие неуверенно поддержали.

Маша рубанула его прутом наотмашь по лицу. Брызнула кровь, грузчик пошатнулся, схватился за голову.

Она ударила его еще и еще раз, пока Андрей не успел схватить ее за руку, вырвать прут. Он с трудом оттащил ее в сторону. Маша была тонкая, но удивительно сильная.

Грузчик зажимал кепкой рану, но обильная кровь текла по лицу, по руке. Видно, рана была глубокой.

— Ладно, сука, ладно… Попомнишь, — цедил он сквозь зубы.

Маша вырвалась из рук Андрея, спокойно пошла к своей машине. У кабины обернулась:

— Еще раз услышу, убью, — отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла она, а потом глянула на Андрея. — Цепляйся, чего рот разинул!

В черных глазах ее светилось холодное бешеное пламя, и на резких скулах обозначились пятна темного румянца.

Андрей побежал доставать трос, а грузчики и шоферы молча стояли вокруг раненого товарища. Тот морщился, шепотом матерился.

Кто-то посоветовал:

— Езжай на медпункт, скобки ставить надо.

— Я ее угроблю… суку паршивую…

— Чего — угроблю? Сам виноват, не вякай… Чокнутая она, не видишь?

Андрей прицепил трос. Маша включила зажигание и с ходу погнала машину. Она обогнула склады, выскочила на раскисшую после дождей дорогу и понеслась на бешеной скорости, забыв, что сзади едет Андрей.

Он высовывался из кабины, что есть силы орал. Наконец Маша услышала, притормозила.

— Куда гонишь, разбиться хочешь?!

— Испугался? — улыбнулась Маша.

Андрей подошел к кабине, остановился. Он с трудом сдерживал злость.

— Хочешь? — Маша протянула ему пачку папирос, взяла сама.

Она весело смотрела на него, и всю злость с Андрея как рукой сняло.

— Вообще-то я не курю, — пробормотал он, но папиросу взял.

Закурили. По обе стороны от дороги тянулись черные осенние поля. Рядами на расстоянии друг от друга стояли мешки с картошкой.

Был бледный нежаркий день. На реке долго и печально гудел пароход.

— Я думала, ты женился, — неожиданно сказала Маша. — Очень тебе семейной жизни хотелось.

— Тебя ждал, — усмехнулся Андрей.

— Видишь, дождался…