Птицы белые и черные

-— А хотя бы извиниться передо мной ты не хочешь?

— А что толку-то? Ну, извини…

— А зачем ты тогда пришел, не понимаю?

— Увидеть тебя захотел, вот и пришел.

— Ну, увидел? Будь здоров.

— Привет… — Он пошел по лестнице, вдруг остановился. — Вообще-то я попрощаться зашел.

— Куда-нибудь уезжаешь?

— Ага… в тюрьму… — Он как-то криво усмехнулся.

— Опять твои идиотские шутки?

— Да нет, теперь уже не до шуток.

— И очень хорошо! — вспылила Лена. — Я даже рада. Наконец ты поймешь что к чему.

— Ладно, пошел я… Прощай… — Он еще помедлил немного и медленно направился вниз.

Лена бросилась за ним, схватила за руку:

— Витька, что ты опять натворил? Говори, что?!

— Не стоит. Будь здорова, не кашляй. — Он высвободил руку, побежал, перемахивая через две-три ступеньки. Пролетом ниже остановился, сказал громко: — Ленк, я тебя люблю… Это так, к слову! Не бери в голову! — И она вновь услышала стук ботинок по лестнице…

…Рабочий день следователя уже кончился. Он собирал бумаги, сложил их в ящике стола и запер на ключ. Раскатал рукава на рубашке, застегнул на пуговицы, подтянул галстук и собрался было надеть пиджак, как в дверь постучали и открыли, не дожидаясь приглашения. На пороге стоял. Виктор.

— A-а, гражданин Суханов, — скупо улыбнувшись, произнес следователь. — А я только сегодня открытку вам направил с приглашением прийти.

— Это я… врача избил… — Виктор облизнул пересохшие губы и шагнул в кабинет.

— Это явка с повинной называется, знаешь? — - Следователь вновь сел за стол, достал из пиджака ручку, открыл ящик стола.

— Знаю…

— Нда-а, дружище, невеселые твои дела… — Следователь побарабанил пальцами по столу. — Но это хорошо…

— Что — хорошо?

— Что ты сам пришел…

…Потом его долго вели длинным и гулким тюремным коридором. Впереди шел надзиратель и со звоном вертел на пальце большую связку ключей. Сквозь пыльные, забранные решеткой окна светило холодное зимнее солнце…

Дорога домой

…По наклонной, вихляющей то вправо, то влево дороге с тяжелым, надрывным воем ползли машины. Тяжелые, могучие МАЗы беспомощно скользили прожекторами по жидкой глине, сползали все ближе к угрожающему кювету.

Один лесовоз занесло, прицеп перевернулся, и машина, накренившись, стояла в кювете. И еще четыре машины буксовали на дороге, и шоферы, матерясь, пихали под колеса сучья, камни и кирпичи и даже собственные телогрейки.

И нескончаемым потоком шли и шли новые МАЗы, медленно, словно слепые, пробирались по предательской дороге.

Один из таких МАЗов вела худощавая черноглазая девушка.

Лицо у нее было длинное, с выпирающими скулами и резким подбородком, и его можно было назвать некрасивым, если б не глаза, глубокие и напряженные.

Рядом с ней сидел кудрявый парень в черном бобриковом пальто с белым шарфом. Он покуривал папиросу, небрежно посматривал на дорогу и время от времени так же небрежно бросал:

— Здесь осторожней… Сбрось газ… Маша!

— Знаю… — обрывала его девушка.

Она смотрела вперед, и от напряжения на лбу выступила испарина.

— Еще один сел, — немного погодя сказала Маша и скосила глаза в сторону.

Там глубоко, по самую ось, завяз самосвал, и шофер, отчаявшись вытащить его, грелся на обочине у маленького костерчика. Мимо гудели машины.

— Во-во, — пробурчал парень, Петя. — Первые каторжане — шоферы… Нам памятники ставить надо… Тормоз держи, на первую скорость…

— Знаю…

— Хорошим шофером будешь, Машка, — усмехнулся Петя. — На танцы вечером пойдем?

— Надоел ты мне с этими танцами!

— Э-эх, темнота! — вздохнул Петя. — С ней про любовь трекаешь, а она хоть бы ухом шевельнула. Или в половом смысле еще не созрела?

— Я тебя сейчас из машины высажу, — спокойно пообещала Маша.

— Шучу, шучу, — оправдался Петя. — А все-таки интересно.

Договорить он не успел, потому что увидел обгонявшую их машину, тут же открыл дверцу, высунулся чуть ли не до пояса, заорал, перекрывая гул моторов:

— Витька, шведский разводной ключ не отдашь — башку оторву!

Из машины выглянула голова, звонко ответила:

— А кто две свечи моих увел, а? То-то!

Маша усмехнулась.

Они поравнялись с шофером, сидевшим на обочине перед костром. Маша притормозила.

Петя тут же спрыгнул на землю, потянулся, запел:

— Джамайка-а, ох ты моя Джамайка-а!

— Езжайте, езжайте, — махнул рукой шофер. — Меня уже пять машин пробовали. Трактор жду…

— Дела, — вздохнул Петя и протянул шоферу пачку папирос. — По такой дороге на карачках быстрее доползешь…

— Ну, скоро там, что ли? — крикнула Маша.

— Сейчас, сейчас! — крикнул Петя и пояснил шоферу. — Напарница у меня — зверь-баба!

Шофер равнодушно улыбнулся. Петя подбежал к машине.

— Джамайка-а! — завопил он, устраиваясь на сиденье и пытаясь обнять Машу. — Ах, ты моя Джамаюшечка!

Маша оттолкнула его, буркнула:

— Надоел, сил нету. Ей-богу, другого сменщика попрошу.

— Че ты, че ты, глупая? — заморгал ресницами Петя. — Пошутил я… Э-эх, мимо счастья своего проходишь…

А над разбитой дорогой, прозрачным, сплетенным из черной паутины осенним лесом висела пелена седого тумана, и сквозь этот туман в туннеле дороги виднелись косматые, в синих снежных подтеках, Уральские горы.