Птицы белые и черные

Кабина быстро остывала, было слышно, как в голых ветвях тонко посвистывал, завывал ветер.

— Хочешь, поцелуй меня… — вдруг сказала Маша, и ей самой стало страшно от своих слов.

Николай резко отодвинулся от нее. Маша в темноте не видела его лица, но чувствовала, что оно совсем близко. Он взял ее за плечи, и ее полураскрытые губы уже ждали поцелуя.

А потом она резко, с отчаянием оттолкнула его, рванула дверцу кабины, и выскочила на дорогу, и побежала что есть силы, не зная толком, куда бежит и зачем.

И в ночи слышался растерянный голос Николая:

— Маша… Машенька…

…Два всадника во весь опор неслись по вечерней улице деревни. Теплом веяло от освещенных окон в домах.

— Дарья-а! — звал из темноты женский голос. — У тя все овцы пришли?

— Все, слава богу!

— А у меня одной нету, белой!

Из-под забора за лошадьми метнулась собака с хриплым, остервенелым лаем. Звонко стучали копыта по мерзлой земле.

На окраине деревни, у последнего дома, всадники резко остановили коней.

Маша стояла на крыльце, смотрела на всадников, и в глазах — неприкрытая зависть.

Один из них — ее брат Пашка, на второй лошади сидела шестнадцатилетняя девчонка.

— Здорово, Маш! — Пашка помахал рукой. — Лихо мы?!

— Лихо, — ответила Маша и услышала приглушенный смех девушки. — Смотри, конюх ругаться будет.

— Я ему трояк на поллитру дал. Завтра в ночное поеду…

— Зашли бы, чай горячий есть, — предложила Маша.

Лошади нетерпеливо постукивали копытами о землю.

— Не-е! Мы еще на танцы собирались!

— Как дома?

— Хорошо. Батя из-за двоек ругается.

— Кто это с тобой? — после паузы спросила Маша.

— А Катька Васильева… Она за меня сочинения пишет! Учительницей хочет быть, практикуется…

Пашка рванул повод, и лошадь с места взяла в галоп.

Девушка ринулась за ним. Тишину улицы раздробил пулеметный перестук копыт. Маша долго смотрела им вслед, потом бросила окурок, пошла в дом.

…Андрей пил чай, шуршал газетой.

— Ты поел бы, — сказала Маша. — В печке картошка с мясом, еще горячая.

— Не хочется… Я вот чайком балуюсь… Кто это на лошадях бесился?

— Пашка приезжал… Катался. — Маша прошла в другую комнату, устало опустилась на стул, помолчала. — Хорошо ему, катайся сколько влезет… Обратно в детство хочется… Раков бы ловила, в ночное ездила… Андрюш, тебе обратно маленьким хочется стать?

— Нет, мне и взрослым неплохо.

— Устала я что-то, Андрюш, — раздумчиво сказала Маша. — Вроде бы и ничего такого не делала, а устала…

Она говорила тихо, и Андрей не слышал. Он читал газету, удивленно, весело восклицал, находя что-то особенно интересное:

— Хе! Среди белого дня в столовой, расположенной на центральной усадьбе совхоза, с треском вылетели двойные рамы. Большой глухарь сделал три круга над головами ошеломленных поваров и… угодил на сковородку… Чего только не бывает, слышь, Маш?

Маша не отвечала, молча раздевалась в другой комнате.

— А вот еще пишут. В городе Ачинске Красноярского края украли самолет «Ан-2». Некий Дементьев. Он раньше работал пилотом. Когда его задержали, он пояснил: «Мне нужно было срочно поговорить с любимой девушкой. Мы поссорились, она села в электричку и поехала в Красноярск. А я выпил для храбрости и вот…» — Андрей смеялся, крутил головой, читал новые подробности.

— А ты бы украл самолет? — вдруг спросила Маша.

— Я? — Андрей оторвался от газеты, пожал плечами. — Что я, больной, что ли? Ему ж теперь года два дадут за хулиганку, как минимум.

Маша вздохнула, забралась в холодную постель, замерла. Андрей еще долго шуршал газетой, прихлебывал чай.

— Слышь, Машут, — доносился голос Андрея в темную комнату. — Одной дуре вырезали аппендицит и забыли в животе хирургические ножницы в одиннадцать сантиметров. Так она с этими ножницами почти полтора года прожила. Потеха!

Маша молчала.

Наконец газета прочитывалась от первой до последней строчки. Андрей вставал, сладко потягивался.

— Завтра тракторы для зяби ремонтировать будем. — Он заводил будильник. — Председатель к празднику обещал всем механизаторам премии выписать…

Он ложился рядом, просовывал руку ей под голову. Маша вытягивалась, как струна, лежала в напряженной неподвижности. И каждое его прикосновение судорогой отзывалось на ее лице. Андрей, казалось, этого не Замечал.

— Я все думаю, давай телевизор купим. Премии получим, добавим немного — и купим. Пусть небольшой, зато свой будет, а, Машут?

Его рука, поглаживая, скользнула по ее телу. Он молчал, ждал, что она ответит. Маша мелко задрожала, чуть отодвинулась:

— Давай купим, — сказала она.

— Да, забыл… — Андрей рассмеялся. — Я в клубе в хор записался. Голос у меня обнаружился. Буду теперь по вторникам и пятницам на спевки ходить. Потеха!

Он прижал ее к себе, зашептал:

— Ну че ты, Маша, че ты? Ребенка мне хочется, Маша…

И она не могла противиться. Руки у него были железные. Потом он спал и сладко чмокал во сне губами, посапывал. Маша лежала на самом краю кровати, широко открытыми глазами смотрела в смутно белеющий потолок.