Птицы белые и черные

— Не мальчик? — Валерий Юрьевич взглянул на Аню. — Ну хорошо… Ты помнишь, о чем я просил тебя, когда ночью зашвырнул кинокамеру в этот пруд?

— Какую кинокамеру? — едва слышно спросила Аня.

— Которую он украл в школе, — холодно пояснил Валерий Юрьевич, — чтобы достать денег на ремонт, кажется, вашей машины…

— Гена… что ты… — охнула Аня. — Не может быть…

Генка молчал, опустив голову.

— Я тогда велел тебе никому об этом позоре не говорить, — с жестоким спокойствием продолжал Валерий Юрьевич. — Но ты сказал об этом своему другу Мишке. Ведь он твой друг, так, кажется?

— Ну и что? — выдавил из себя Генка.

— А то, что он пришел ко мне и стал требовать деньги, угрожая, если я не дам, рассказать обо всем в школе. И я эти деньги дал… Но совсем не исключено, что он не придет снова…

— Ой, ну вас всех… — Аня всхлипнула, отвернувшись. — Какие вы… какие вы…

— Это неправда, — твердо выговорил Генка, подняв голову.

— Это правда. Спроси сам у него. Или у его матери. Думаю, она в курсе дела…

Аня негромко плакала, отвернувшись к пруду. Там по-прежнему играла музыка и переливались всеми цветами радуги гирлянды лампочек. Мимо прошла компания ребят, возвращавшихся с катка.

Генка вдруг сорвался с места и побежал по аллее. Валерий Юрьевич и Аня остались на месте.

— Какие вы… — всхлипывала Аня. — Как только не стыдно…

— Пойдемте, Аня… — устало сказал Валерий Юрьевич. — Я провожу вас домой…

…Аглая Антоновна жарила картошку, когда заявились Федор Семенович и Мишка.

— Я думал, иду к постели больного друга, а вижу — обман! — воздев руки, прогудел Федор Семенович.

— Как прошел спектакль? — весело спросила Аглая Антоновна.

— Вот, Михаил Владимирович говорит, что играл я превосходно.

— Федечка, ты всегда играешь превосходно. Мойте руки — сейчас буду вас кормить.

Федор Семенович высыпал на кухонный стол из сетки несколько свертков, поставил бутылку коньяка.

— Мишка, достань тарелки, ножи и вилки!

Мишка вымыл руки, следом за ним в ванную отправился Федор Семенович, негромко напевая: «Гори, гори, моя звезда…»

Мишка расставлял тарелки, ножи и вилки, когда мать так же весело сказала:

— Ты знаешь, приходил отец твоего Генки. Он меня обхамил на родительском собрании, а теперь приходил извиняться… Понял, Мишка, все-таки заела его совесть!

Мишка нахмурился, процедил:

— Знаю, почему он приходил… не спит небось от страха…

— Что-что? — переспросила мать. — Кто не спит от страха?

— Да Генкин отец, — усмехнулся Мишка.

— Почему же он не спит от страха?

— Да так… мелочи… Боится, что я в школе про кинокамеру скажу.

— Какую кинокамеру? Ничего не понимаю… — Мать встревоженно смотрела на Мишку. — Ты можешь нормально объяснить?

— А что объяснять? Трус он паршивый. Генка кинокамеру в школе увел, а его фатер узнал и закинул камеру в пруд — думал, шито-крыто. А Генка мне сказал. Ну я и попугал его чуточку…

— Что значит — попугал?

— Ну, пришел к нему и сказал: гони две сотни или в школе все расскажу… Мне даже его жалко стало, так он перепугался! — Мишка коротко рассмеялся.

— Зачем ты это сделал? — помертвевшим голосом спросила мать.

— Хотелось увидеть, как он будет мандражировать… А то на собрании он такой принципиальный был, такой смелый…

— Господи… какой ужас… — прошептала Аглая Антоновна. — Как ты мог такое?..

Федор Семенович уже вышел из ванной, стоял в дверях кухни и слышал весь разговор.

— Тебе его жалко, да? — уже зло спросил Мишка. — А себя не было жалко? Когда он оскорблял тебя?

— Про Генку ты подумал? Ведь он твой товарищ…

— Да при чем тут Генка? Его это вообще не касается!

— Н-да-а, Михаил Владимирович, — прогудел Федор Семенович. — А ты, брат, оказывается, подлец…

— Федор Семенович, почему вы не в свое дело лезете? — едва сдерживаясь, спросил Мишка. — Кто вы такой?

— Я… друг твоей матери… — нахмурился Федор Семенович. — И старше тебя…

— Еще — неудачный боксер и неудачный артист, — добавил Мишка. — И на каком основании вы оскорбляете меня?

— Слыхала, Глаша? — с некоторой озадаченностью спросил Федор Семенович.

— Я ведь тоже неудачница, Миша… — шепотом, со слезами в голосе проговорила Аглая Антоновна.

— Да! — жестко подтвердил Мишка. — И честно, мне надоело с тобой нянчиться…

— Что-что? — вконец оторопел Федор Семенович.

— Что слышали! Вы мне все надоели! Со своими жалобами, нытьем! Вы ведь даже за себя постоять не умеете!

— Миша… Что ты говоришь, Миша-а?.. Ну хорошо, я неудачница… я плохая мать, не умею хозяйство вести… плохо за тобой ухаживаю… Я виновата перед тобой, Мишенька… — Слезы текли по щекам Аглаи Антоновны, губы нервно кривились. — Но ведь я тебя этому никогда не учила…

— Чему, чему?! — чуть не крикнул Миша.

— Подлости…

— Я лучше пойду, мам… — Мишка хотел было уйти из кухни, но в дверях горой возвышался Федор Семенович.

— Нет, брат, не пущу, — качнул он головой. — Ты с матерью не договорил.

…Генка бегом взлетел по лестнице, открыл дверь и в прихожей остановился, чтобы перевести дух. Свет был везде погашен. Генка включил свет и тихо двинулся к кабинету отца.

— Валерий, это ты? — послышался из спальни голос матери.

— Я… я… — приглушенным голосом ответил Генка.