Птицы белые и черные

Глаза ее стали набухать слезами. Она ладонью утерла слезы, поднялась и включила большую бронзовую люстру под потолком с дюжиной лампочек. Стало светло, пропали деревья за окном, стекла сделались глянцевыми и непроницаемо-черными. Большая гостиная. Полы застланы коврами, на краях окон — тяжелые коричневые шторы, мебели совсем немного, но все — секретер и застекленный буфет, два небольших платяных шкафа, книжные стеллажи, картины на стенах — подбиралось хозяевами дома, видимо, долго и тщательно. По обе стороны гостиной — распахнутые двери. Одни вели в каминную. Видна часть камина, сложенного из темно-красного кирпича, со старинными часами наверху, медные темные подсвечники. На подоконнике стояла запыленная хрустальная ваза с засохшими цветами, рядом, на круглом столике, — мельхиоровая бадейка с пустой пыльной бутылкой из-под шампанского.

— Я буду помогать тебе, — сказала она, машинально поправляя прическу.

— Лучше пойди к Виктору.

— Я буду помогать тебе, — упрямо повторила женщина.

— Не дури, Таня. Это выглядит намного хуже, чем ты думаешь. — Юрий Николаевич тяжело поднялся, опираясь на толстую палку, шагнул к ней, сильно прихрамывая. Было слышно, как громко заскрипел протез. Он взял ее за руку, осторожно погладил: — А вспоминать потом будешь долго и мучительно…

— Ты слишком хорошо обо мне думаешь, — горько усмехнулась Татьяна. — Уже год как умер Павел, а я… уже давно не мучаюсь… Так, вспоминаю иногда… — Она вновь закурила, принялась ходить по комнате. Толстый ковер скрадывал звуки шагов. — Мне чаще всего вспоминаются последние дни. Боже мой, какой он стал тогда злобный и раздражительный! Однажды он даже закричал на меня, что я жду его смерти. И швырнул мне в лицо обручальное кольцо.

— Его можно простить. Он был тяжело болен, — после паузы сказал Юрий Николаевич. — Собака — совсем другое дело. Она верит, что ты сделаешь для нее все самое лучшее… И мучить ее больше нельзя…

Татьяна не отвечала, жадно курила. Юрий Николаевич долго, с сожалением смотрел на нее, потом, прихрамывая, пошел в прихожую, скоро вернулся оттуда, неся в руке медицинскую сумку с инструментами.

Глаза Татьяны вновь начали набухать слезами. Пес, приподняв лобастую голову, внимательно наблюдал за ней. В его больших маслянистых глазах уже поселилась неземная, потусторонняя тоска.

— Уходи отсюда, быстро, — другим тоном, властно проговорил Юрий Николаевич.

Она медленно вышла в прихожую, прикрыв за собой дверь. Под потолком, в запыленном стеклянном плафоне, тускло светила лампочка. Справа на второй этаж вела винтовая деревянная лестница с точеными дубовыми балясинами. Ковровая дорожка, закрывавшая ступени, во многих местах истерлась до дыр. На кресле, рядом с большим зеркалом, кучей были свалены пальто, шарфы, шапки.

Она медленно поднялась на второй этаж. Одна дверь вела в спальню. Она заглянула туда, в нерешительности постояла на пороге. Тусклый ночничок на низком столике освещал широкую кровать, смятое одеяло. В углах широкого окна клочьями висела паутина.

Она вышла из спальни, остановилась перед второй дверью. Из щели виднелась полоска света.

Татьяна открыла дверь и вошла. Это была комната сына Виктора. У окна стол, заваленный магнитофонными кассетами, бобинами с пленкой, журналами, иностранными и советскими. Спорт, моды, марки автомобилей, фотографии знаменитых актрис и актеров, спортсменов. Слева от стола, на стене, — широкая полка, сплошь заставленная пластинками, и даже на тахте в беспорядке лежали пластинки.

Сам Виктор, долговязый, узкоплечий и длинноволосый парень лет семнадцати, полулежал в низком кресле, курил, пуская к потолку аккуратные кольца дыма, и слушал музыку.

На голове были укреплены большие наушники с толстыми резиновыми прокладками, подсоединенные к магнитофону, стоявшему на тумбочке рядом со столом. Он не слышал и не видел, как вошла мать.

Она подошла ближе к столу, начала машинально перебирать пластинки, бегло прочитывая названия на конвертах. Он увидел ее краем глаза, снял наушники, и слабая улыбка проплыла по пухлым, еще мальчишеским губам:

— Ну что, умертвили собаку?

Мать смешалась, не нашлась что ответить, бросила на стол пластинку и вышла из комнаты.

— Собирайся, скоро поедем. И прекрати курить!

Последние слова Виктор не слышал, потому что опять надел наушники. Он обернулся, чтобы убедиться, ушла ли мать, потом осторожно извлек из тумбочки бутылку вина, несколько раз отхлебнул прямо из горлышка и спрятал бутылку обратно в тумбочку.

Татьяна спустилась по скрипучей лесенке на первый этаж и увидела, что Юрий Николаевич сидит в прихожей на стуле и курит, опустив голову.

— Что… уже все? — со страхом, пересилив себя, спросила Татьяна.

— Придется попросить Виктора помочь. Я один его не утащу. Удивительно тяжелый пес… Или я уже такой старый, что нету сил… — Он виновато улыбнулся и развел руками.

Татьяна вошла в гостиную, и в глаза сразу бросилось большое, завернутое в старое байковое одеяло тело собаки. Опять глаза Татьяны начали предательски наполняться слезами. Она наклонилась, хотела погладить собаку, но резкий голос Юрия Николаевича остановил ее: