Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений

Крапивника мы увидели краешком глаза: размытое ржаво-бурое пятно юркнуло в куст ежевики; он слишком пуглив и проворен, чтобы разглядеть его хорошенько. В следующее же мгновение над нами проплыл в вышине молоденький белоголовый орлан. Он был весь темно-коричневый: такой юный, что пока не отрастил отличительные белые перья на голове и хвосте. Мы последовали за ним к воде, где понаблюдали за стаей хохлатых крохалей: хохолки у них похожи на шляпы невест елизаветинской эпохи. Они ныряли за рачками, а вокруг позванивали гигантские кубики льда.

Когда мы вернулись к машине, у дерева стояла целая толпа – семь человек, семь зевак, направив куда-то вверх фотоаппараты. В дупле наверху отдыхала крохотная ушастая сова, пыталась поспать. Оперение у ушастых сов серо-бурое с замысловатым полосатым узором – этакий плащ-невидимка, можно идеально слиться с окрестностями. Сотни человек могли бы пройти в нескольких ярдах от этой совы, даже не догадываясь, что она здесь. Но какой-нибудь остроглазый бёрдер[9] ее спалил, отправив сообщение на форум. И теперь тут прямо-таки гроза: вспышки фотоаппаратов, как молнии.

«Внимание – самая редкая и самая незамутненная разновидность щедрости», – писала Симона Вейль. В этот момент я почувствовала, что у музыканта кровь закипает в жилах из-за того, что мы всевозможными способами вредим птицам своим интересом. Он убрал фотоаппарат в футляр, не сделав ни одного кадра.

Каролинский крапивник

⁂

В тот день в гавани были и другие люди – не только фотографы. Какие-то тени на туманном берегу, да какие-то – мелькнут и скроются – фигуры, виденные нами во время прогулки. И женщина, оставлявшая у дорожки, на одних и тех же местах, корм для птиц. Прокралась мимо нас, с вороватым видом, в плаще с капюшоном а-ля Стиви Никс[10]. Когда она отошла, я насыпала несколько зернышек на ладонь, вытянула руку вперед – и на ладонь присела гаичка. Птичка весила не больше одной-двух унций. Там было несколько бёрдеров весьма солидного возраста. Эти бородачи в спортивной одежде подходили к нам и давали советы – подбирались к музыканту бочком, словно спекулянты билетами или торговцы гашишем на концерте Grateful Dead. «На берегу малый лебедь», – говорили они. Музыканта, похоже, не коробило это недолговечное и специфическое панибратство.

Мы сели в машину, включили печку на максимум и поехали домой. Оба примолкли, погрузившись в свои мысли. Я думала, что, за несколькими примечательными исключениями, сообщество бёрдеров производит прекрасное впечатление. Мне понравилось анонимное, никого ни к чему не обязывающее, товарищество. Так ведут себя птицы, вливаясь в вереницу других птиц, вьющуюся в воздухе, подумала я. Не выпячивают свою индивидуальность, не пытаются произвести фурор. А растворяются в стае. Я спросила себя: может, это слияние со стаей кажется таким умиротворяющим, потому что это противоядие от самолюбия творческих людей, самолюбия, подогреваемого ненасытной потребностью выделиться, быть самим собой на свой особенный манер. Вместо изнурительного самоутверждения – легко на душе оттого, что теряешься в толпе.

Я взяла с подставки на приборной панели стакан кофе, сделала несколько торопливых глотков. Вдохнула запах мокрой шерсти от шарфа на своей шее, обкрученного в два сложения.

Неделей раньше я впервые была на концерте музыканта. Опоздав к началу, села у барной стойки на сломанный табурет, уперлась ногой в стену, чтобы он поменьше шатался; зал затопляло мерцание отблесков – наверху медленно крутился дискотечный шар. На стойке были расставлены пинтовые кружки с пивом. В зале было человек сорок. Музыкант нарядился щегольски: костюм, галстук. Гримасничал, заикался, мерял ногами сцену. Я покачивалась на табурете, болтая ногами, волнуясь за музыканта, но также испытывая любопытство. Я знала, что он живет в мире музыки, может, сидя дома, часами слушать Малера или The Band или играть на рояле. Но в то же время знала, что его гложут сомнения в своем творчестве, а от невозмутимости, которую ему дают наблюдения за птицами, не остается и следа, как только он выходит на сцену.

В его вокале звучит трогательная робость – ничего даже похожего я никогда еще не слышала. Его голос был словно крошечный бумажный кораблик в бассейне-лягушатнике, где полно народу, тонко сработанный кораблик, который так легко раздавить ногой. Тексты его песен, богатые образами птиц, призраков, лошадей, несчастливых семей, плутов и надежд, пленяют, как истории сказителя. Казалось, это волшебная метаморфоза: из уст человека, сомневающегося в себе, излетает столь чистый и доверчивый голос.

⁂

На шоссе, влившись в плавный поток машин, мы беседовали об амбициях. Оба ставили вопрос: «Не слишком много – это сколько?» Речь шла о новом альбоме музыканта. Он собирался дать ему то же название, что и своему сайту: «Маленькие птичьи песни». Предполагалось, что это будет сюита из простых песен, музыкант собирался исполнить все инструментальные партии сам.