Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений

Мое самое раннее воспоминание о птицах – голуби на Трафальгарской площади. Помню, как стою у Колонны Нельсона, зажав в кулачке хлебные крошки, а вокруг – целое море прожорливых птиц. Мне четыре года. Помню, моя няня со стрижкой под пикси показывает, как сыпать крошки. «Вот так, – сказала она, – изящный бросок».

Из времен, когда мы уже переехали в Канаду, запомнились мелкие птицы, частенько падавшие на землю рядышком с моей школой. Было это в тихом тенистом районе под названием Форест-Хилл. Птицы, бороздя воздух, натыкались в полете на готические окна, принимая стекло за пустые проемы. Скоро мне стал знаком особый шум от столкновения птицы с окном. Я узнала: в стычках птиц со зданиями здания всегда побеждают. Птицы, словно мешочки с песком, бухались на траву. Выбегая поиграть на школьный двор, мы находили где-нибудь прямо под дубом, у себя под ногами, несколько комочков цвета золы. Помню, как торчали их тонкие, не толще спички, лапки, задранные к небу. Иногда была заметна струйка крови, но обычно казалось, будто птицы просто дремлют. В той школе я проучилась только два года и до сих пор не знаю, додумались ли там, наконец, зашторивать окна, а может, как кое-где делается, приклеили к стеклам картинки, отпугивающие птиц. Помню только свою тогдашнюю мысль: как же жестоко, когда жизнь карает птиц за их уверенность в свободе полета.

Помню ворон в парке Ёёги. Мне было восемнадцать, я гуляла по Токио со своим парнем, канадцем. Помню, как небо вдруг потемнело: это летели вороны. Помню их крик, когда они в нескольких футах от нас спикировали на землю и разодрали клювами пакет с мусором. Помню свист – это рассекали воздух их широкие крылья, и когти помню – похожи на руки мультипликационных ведьм. От ужаса я расплакалась. Я знала, что иногда они нападают на прохожих, которые нечаянно приближаются к их гнездам. Они свирепые. Выклевывают глаза своей добыче заживо. Стервятники и те лучше – они по крайней мере дождутся, пока ты умрешь.

⁂

Пока я не выросла, я проводила в Токио каждое лето и всегда испытывала неослабевающий страх перед воронами. Тамошних ворон принято называть «вороны джунглей»[20], и когда обнаруживаешь их в сердце большого города, который содержится в образцовом порядке, дивишься и ужасаешься одновременно. Их присутствие намекало, что за опрятными улицами и сверкающими чистотой фасадами, возможно, таится иная реальность – необузданная, попирающая все правила стихия.

Возможно, снаружи, за стенами бабушкиного дома, были и другие птицы, но я их не помню. Помню только, что много времени проводила в четырех стенах. Помню, что сквозь раздвижные двери-сёдзи просачивались, как сквозь фильтр, звуки внешнего мира – голоса, вещавшие по рупорам из фургонов: одни втюхивали жареный сладкий картофель, другие – правые политические идеи. Помню успокаивающий шум дождя: струи попадали в желоб на крыше и падали каскадом по медному цепному водостоку. В дождливые дни было самое время писать письма друзьям, которые, как перелетные птицы, летом мигрировали к северу – в лагеря в нашей провинции Онтарио. В дождливые дни было самое время читать.

В те годы, когда долгим японским летом мне казалось, что скука и одиночество вот-вот меня сожрут, я уходила в каморку в бабушкином доме, раскладывала на полу футон, включала электрический вентилятор и принималась за чтение: вот с чего началась страсть к книгам, страсть на всю жизнь.

Я пускалась в бега. Отправлялась с «Великолепной пятеркой» в английские или валлийские усадьбы, а с Клодией и Джейми Кинкейдами – в Нью-Йорк. По себе узнала, каково быть путешественником во времени и оборотнем в чужой шкуре. Жила в стародавнем юрском периоде и в атомную эру будущего. Жила в Макондо и в республике Сан-Лоренцо. Была то девочкой из домика в прерии[21], то французским частным детективом. Жила в беспросветной нищете, описанной Диккенсом, и купалась в роскоши баснословных наследственных богатств.

Книги были для меня самыми преданными спутниками. Вырвавшись из дома, я ехала в центр города – в район Синдзюку, покупала японские романы в английском переводе. Сосэки. Танидзаки. Оэ. Из книг я сооружала вокруг себя гнездышко на татами, рядом с буддийским алтарем моей тетки. От алтаря веяло сандаловым ароматом: на нем дымились благовония.

Книги были для меня всей жизнью и наркотиком. Они «были живые и говорили со мной, – написал Генри Миллер. – У чтения в детстве есть существенный фактор, о котором мы склонны забывать, – физическая обстановка в тот или иной момент. Как отчетливо, спустя годы, помнишь шершавость любимой книги, шрифт, переплет, иллюстрации и тому подобное. Как легко припоминаешь место и время первого прочтения. Одни книги ассоциируются с болезнью, другие – с плохой погодой, одни – с наказаниями, другие – с наградами… Эти чтения – определенно „события нашей жизни“».