В детстве я была маленьким книжным червячком, а когда выросла, стала взрослым книжным червем. Книги доставляли мне наслаждение, но заодно дозволяли сторониться мира, поворачиваться к нему спиной, когда он пугал меня или нервировал. В книгах я могла скрываться от требований, которые ко мне предъявляли, от дневных событий, от семьи и непосредственного окружения. В глухой ночи книги утешали и поднимали настроение, а когда я уезжала далеко от дома, служили суррогатом, заменявшим дружбу.
Сьюзен Сонтаг в одном из своих дневников отметила, что даже перед лицом смертельной болезни не может обходиться без чтения, и написала: «Не могу перестать читать… Пью через тысячу соломинок». Мне знакома эта неутолимая жажда слов, даже – и особенно! – когда переживаешь кризис. Эта фраза Сонтаг напомнила мне знаменитую фотографию: 1940 год, Лондон, руины разбомбленного книжного магазина. Несколько мужчин роются в книгах на полках – вероятно, воздушная тревога уже отменена: наглядный пример британской стойкости, а может, неудержимой библиомании, признак то ли безумия, то ли неистребимого оптимизма.
Благодаря книгам я накопила огромный запас счастья, но, если говорить с собой начистоту, я понимаю, что они заодно лишили меня чего-то. Реальный мир я видела мельком, в промежутках между абзацами романов. Выводила на бумаге слова, когда могла бы стоять обеими ногами на земле.
С тех времен в Японии мне до сих пор – каждый раз, какую бы книгу я ни раскрыла – чудится прикосновение к шершавому плетеному татами. А еще я не в состоянии читать стоя или сидя. Чтобы погрузиться в книгу с головой, мне нужно прилечь. Лучше всего читается, когда я закутана в одеяло, как мумия.
Иногда книги были для меня уютным домом, а иногда – тесным футляром.
Да, я проглотила невесть сколько книг, но до сих пор чувствую себя недотепой почти во всех житейских ситуациях: ведь чтение по определению дает только заемный опыт. Книги познакомили меня с мировыми религиями, древними цивилизациями и политическими движениями, с травматическими последствиями современной войны для психики, с теорией права, историей искусства и теориями бессознательного. Развили во мне способности к сопереживанию и интуитивным догадкам. Но я до сих пор не умею отличать ядовитые ягоды от неядовитых, предсказывать погоду, перевязывать раны или разжигать костер без спичек.
Напрашивается возражение, что мой круг чтения просто слишком узок. Я лично знакома с множеством книжных червей, которые умеют управиться с житейскими делами, не теряются в материальном мире. Саймон умеет печь хлеб. Джейсон – строить дома. Хироми – собирать дары леса. Джуд – ставить припарки. Сьюзен – делать веревки из древесной коры. Саша – принимать роды. Возможно, часть этих познаний почерпнута из книг, но, подозреваю, в основном они впитывались постепенно – так сказать, путем осмоса, – из практических наблюдений и долгих разговоров, методом проб и ошибок, в размышлениях и в молчании.
Иногда, когда мне кажется, что я одна такая невежественная, я гадаю, какие знания есть у других. На улицах своего района вижу бородатых мужчин в винтажных клетчатых куртках – ни дать ни взять лесорубы, вижу грациозных женщин в платьях фасона «прерия» – вылитые хозяйки ферм с фронтира. Они-то выглядят так, будто направляются сплавлять лес по горным речкам и собирать цветы в бескрайних степях. Они-то выглядят так, будто наверняка знают слова типа «ручей», «лютик», «цапля», «ясень», «бурак», «ржание», «уздечка», «крыжовник», «ворон», а также «сережка», когда это не бижутерия.
В 2007 году издательство Оксфордского университета вычеркнуло из своего «Словаря для юных» некоторые слова, имеющие отношение к природе. В том числе названия тридцати видов растений и животных – такие, как «желудь», «ежевика» и «гольян». На высвобожденное место поместили сверхсовременные термины – такие, как «аналоговый», «широкополосный» и
«Наша просьба основана на двух причинах. Во-первых, мы уверены, что с самого начала нашей истории природа и культура взаимосвязаны. И вот теперь, впервые с начала времен, есть риск, что эта связь разрушится, и это пойдет во вред обществу, культуре и природной среде.
Во-вторых, детство сейчас претерпевает глубокие перемены, в том числе негативные, и то, что дети стремительно теряют связь с природой, – серьезная проблема ‹…›
Мы не отрицаем необходимости вводить в лексикон новые слова и изыскивать для них место, не собираемся мы и подробно оценивать то, какие слова были выбраны для дополнения словаря. Но мы обеспокоены тем, что многие из этих слов, в противоположность изъятым, ассоциируются с нынешним детством, проходящим в одиночестве и в четырех стенах».