Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений

Я слушаю их в эту самую минуту, когда пишу эти строки. Иногда просто невероятно, какой они поднимают гвалт, словно пытаются перекричать все прочие звуки нашего квартала. А потом гвалт умолкает, и я слышу глухой перезвон бутылок. Выглядываю в окно и вижу дряхлую азиатку в стеганой куртке и шерстяной шапке: она идет по улице, толкая перед собой тележку с пустыми бутылками. В прошлом году она принесла нам рассаду помидоров в благодарность за то, что мы приберегаем для нее стеклянную тару. Звон-перезвон: целый день тянется неиссякающий поток стариков с бутылками в сумках и тележках. Птицы велят мне ни о чем не беспокоиться, говорят, что беспокойство, с которым я иногда не могу сладить, – по большому счету ерундовое. Говорят, что это нормально, когда чувствуешь себя букашкой по сравнению с размахом вселенной. Порой от того, что умаляешь себя и становишься скромнее, становишься сильнее, добрее.

Отец научил меня мысленно готовиться к худшему, но научил и другому – бесстрашно делать шаг в неизвестность. Воронки от бомб, оповещающие тебя, что жизнь – это боль, внушающие тебе, как зыбка земля под ногами, могут подстегнуть в тебе храбрость. В моем случае они стали воротами, и, войдя в эти ворота, я стала писателем – писателем, а еще матерью, подмечающей, что ее младший сын не вполне свободен от этих наследственных черт.

– Если хватит сил, я бы с удовольствием снял последний документальный фильм о Вьетнаме, – сказал мне недавно отец. – Местом действия будет тропа Хо Ши Мина[37].

Он поясняет, что спустя полвека после того, как американская авиация осыпала Тропу Хо Ши Мина бомбами, ее отдаленный нетронутый отрезок по соседству с Камбоджей теперь стал заповедником вымирающих видов. По колеям, где когда-то мчались нагруженные оружием грузовики северных вьетнамцев, теперь горделиво выхаживают тигры. Слоны, огибая гигантские воронки от бомб, ведут слонят на водопой в джунглях. Птицы и обезьяны редких видов окликают друг друга в кронах деревьев, когда-то служивших солдатам коммунистического режима камуфляжем от американских самолетов. В других районах крестьяне превратили воронки в садки, где разводят рыбу: эти мини-озера, заполненные грунтовыми и дождевыми водами, кормят вьетнамцев.

– Это будет история возрождения, – говорит он мне.

Деревья обледенели, и птицы распушают перья, чтобы не замерзнуть. Мне кажется, в другой жизни мой отец был бы исследователем птиц. Иногда я ловлю его на том, что он сидит у окна и наблюдает за ними.

⁂

Я завершила тот год вместе со своей семьей в маленьком городке в окрестностях мегаполиса. Мы отправились в лес. Ходили кругами, оставляя отпечатки подошв на мягком снегу. Мой старший, в пуховике казавшийся поникшим великаном, вытоптал на поляне свое имя. Мой младший, надев беговые лыжи, съехал с одной горки, а потом с другой, стремительно преодолевая нерешительность. Лес был небольшой, далеко не бескрайний, и скоро мы дошли на лыжах до другой поляны, где увидели, что над нашими головами пикируют и ругаются между собой черные вóроны. Когда они, кружась, скрылись вдали, мы мельком увидели кое-что бескрайнее – небо, протянувшееся вдаль и дальше всех далей, соединяющее между собой разные места, небо, по которому я когда-то в детстве летала взад-вперед (из Англии – в Японию, из Японии – в Канаду и обратно), пока наконец-то не приземлилась.

Почти всю жизнь я живу в Торонто. Этот крупный город, как и большинство таких городов, соприкасается с природой лишь поверхностно и отстраненно, через городские парки. Город, с которым я сама до недавних пор соприкасалась лишь отстраненно. Я спрашиваю себя: станут ли мои сыновья когда-нибудь говорить о Торонто не так, как я? Возможно, они станут говорить о нем с той неподдельной тоской, которую приберегаешь только для мест, откуда ты родом? Помогут ли птицы моим сыновьям укорениться там, где они приземлятся? Надеюсь, помогут.

Долгое время я никому не говорила, что пишу о птицах книгу. Называла ее по-разному, сообразно своему настроению, – то «проект», то «несколько фрагментарных текстов», а в итоге, наконец, – и это, пожалуй, самое верное обозначение, – «скетчбук».

Когда я наконец-то стала рассказывать о теме книги, то подивилась: сколько людей делились со мной идеями или рассказывали о своей увлеченности бёрдингом! Казалось, в моем окружении – одни сплошные бёрдеры: кланяются небу в пояс, выстраивают свою жизнь вокруг орнитологических удовольствий, высвобождают время, чтобы сделать куда-нибудь крюк, поставить дела на паузу, подчиниться своему капризу. Будучи кочевниками ввиду своей биографии, а также по любознательности и творческому духу, они, однако, заботливо относились к каким-то географическим точкам, что меня удивило и глубоко тронуло.