Птицы поют на рассвете

Михась видел. Впереди горбился пригорок, за пригорком начиналась мочажина. Хорошо же знал Петрушко, что там — минное поле. Минное поле, которое ставили вместе с ним. Паша припомнил: «Ай, и много их поляжет…» — сказал тогда Петрушко.

Оба, Михась и Паша, выползли из ельника. Ползком добрались до ложка. По ложку крались, немцам вслед, в сторону мочажины. Спины немцев были все время перед их глазами. Вон и березы. Дальше — фальшивый проход на минное поле.

Петрушко двигался все так же, с опущенной головой, и смотрел в землю, смотрел так, будто уже постиг всю меру муки. Вместе с офицером вошел он в проход минного поля. В проход втянулись все и шли дальше. Вот-вот уткнутся в поперечную минную полосу. Еще несколько шагов и — мины.

Больше ничего не видели Михась и Паша.

Они бросились на дно ложка и тотчас услышали взрыв. Еще один, сразу несколько, много взрывов. Живой гром сотрясал чащу. Из земли вырывался огонь, получивший наконец свободу.

— Пошли, — сказал Кирилл.

Он, Ивашкевич и Паша двинулись по ложку. Все знали, конечно, где расположены мины, но впереди все-таки шел с миноискателем Михась.

В лагерь донесли: в район вызван карательный отряд, ищут партизан. «Покажите след в другую сторону, — сказал Лещев. — Направьте туда, где и духа партизанского нет». Придется, конечно. Еще сообщила разведка: лежат гитлеровцы на минном поле, немцы ждут саперов, чтоб проникнуть туда. Новое большое кладбище пришлось устроить под городом.

А Петрушко надо забрать.

Справа и слева выставлены дозоры. И идут они, Кирилл, Ивашкевич, Паша и Михась впереди, идут осторожно, медленно, будто устали, а путь еще далекий. Они увидели Петрушко. Один он и лежал там, остальные — пятьдесят, или семьдесят, или сто трупов никто не замечал, их как бы и не было. Один Петрушко и был перед ними. Телогрейка, вся в темно-красных, почти черных пятнах, прикрывала раны. Ушанку куда-то снесло, и ветер перебирал серые волосы. Они увидели его лицо, теперь оно было цвета холодной глины. Широко открытые глаза заледенели, и в них отразилось солнце, которое они уже не видели.

Кирилл вспомнил, что у Петрушко были доверчивые тихие глаза. Такие тихие, что и цвет их было не запомнить, но всем рассказывали они, какое у него доброе сердце, и оттого Петрушко всегда выглядел смущенным, словно перед каждым виноват. «Маленький, тихоня…» — сказал о нем генерал в Москве, тогда, в последний вечер перед вылетом. Кирилл и сам думал так, и сердился на себя, что взял его с собой. И еще — вспомнил — сказал генерал, что для таких, как Петрушко, противник — какая-то абстракция. И вот, мертвый, лежал он, герой Петрушко. Кириллу он и сейчас виделся таким, как тогда в казарме: маленький, на табурете, перекусывает зубами нитку… Не тронутое осколками лицо Петрушко оставалось вялым, невыразительным, как и в жизни, словно смерть и не коснулась его. Казалось, он оступился и упал. Вот кротко вздохнет он, как бывало, и поднимется. Ладонь с растопыренными пальцами даже уперлась в землю. Но он почему-то медлил и все еще лежал…

48

Руку Кирилл держал на подвесе, слегка вытянув ее перед собой. Он сидел в землянке и слушал, что говорил Ивашкевич. Тот, повернув к нему лицо, старался смотреть в глаза, но стоило Кириллу податься грудью вперед, и Ивашкевич уже видел только щеку его и ухо. Он понимал, после ранения и контузии Кирилл стал хуже слышать.

— Оставь ты этот Шахоркин мост, — спокойно, но настойчиво сказал Ивашкевич. — И что он тебе дался?

— Гриша, а я упрям, — с шутливой угрозой напомнил Кирилл.

— Я тоже. В самом деле, ты кромсал Шахорку, отряд Янека кромсал, потом я, потом вот дело с углем… Пятый раз рвать Шахорку — озорство это.

— А с углем и молодцы же!.. — отвлекся Кирилл от того, что обсуждал с Ивашкевичем. — Здорово получилось!..

Еще как здорово, улыбнулся Ивашкевич. Трое суток немцы возились тогда у Шахорки, трое суток войска и грузы шли трудным и длинным обходом. Сам генеральный комиссар занимался на этот раз Шахоркиным мостом. Ведь после Кирилла, потом после Янека и особенно после третьего, его, Ивашкевича, взрыва мост стали как самого Гитлера охранять усиленно: мышь не пробежит. И вдруг — такая штука. Днем. Караулы. Сигналы. А перед тем, как пропустить состав, прошла дрезина с миноискателями. Еще бы не здорово!..

— А Шахорка в тот раз, по правде, получилась случайно, — сказал Ивашкевич.

— Как — случайно?

— Просто взрыв пришелся на ту минуту, когда поезд вышел на мост.

— Вот как!

— У Трофима же на узловой крепко поставлено дело. Молодые подпольщики подготовили мины с сильно действующей взрывчаткой, покрыли каким-то клеем, густо посыпали угольной пылью… Уголь как уголь, ничего не скажешь…

Кирилл захохотал, будто услышал что-то очень смешное.

— Подгадали, когда топливо набирал паровоз, поданный под состав с боеприпасами, и уголь этот смешали с настоящим углем. Состав ребята выбрали правильный. Какие то особые боеприпасы вез. Машинист, и тот немец.