Дара подумала, что мужчины у костров и вправду вряд ли так часто прикладывались к баклажкам да кружкам оттого, что в них была налита простая вода.
Милош поднялся, захватив кружки Дары и свою, дружинник налил в обе.
– Не чокаясь, – предупредил он.
– Кто чего скажет, может? – раздался со стороны неуверенный голос.
– Да чего тут говорить? – пожал плечами чернобородый и отпил прямо из бочонка.
Милош вернулся, вручил Даре её кружку. Она принюхалась и наморщилась.
– Вот уж не думал, что дочка мельника такая неженка, – хмыкнул Милош, пытаясь её уязвить, сам сделал глоток и сморщился, точно съел целиком луковицу. – Ох…
– Давно ли ты что-то крепче пива пил, рдзенец? – громко спросила Дара, и мужики вокруг громко расхохотались, разрушая скорбную тишину.
Теперь главное было самой не ударить в грязь лицом, Дара выдохнула и, не отрываясь, сделала глоток. Горло обожгло. Дыхание перехватило. Она замерла, не моргая, и на глазах выступили слёзы. Мужчины не переставали громко смеяться, а один из них вдруг поднялся, подошёл и сунул ей под нос дольку чеснока да ржаного хлеба.
– Занюхай, госпожа ведьма.
Она взяла хлеб, прижала к самому носу, вдохнула всей грудью и наконец закашлялась.
– Давно ли ты пробовала что-то крепче пива? – улыбнулся раскрасневшийся Милош. Нос и щёки у него стали совсем пунцовыми.
Вдруг поднялся Небаба, прокашлялся, и все вокруг замолчали. Он запел чистым богатым голосом, и взгляд его, всегда хмурый, прояснился, а лицо разгладилось.
–
Он пел какую-то старую, знакомую всем в дружине песню, слов которой Дара никогда не слышала.
–
Верно, больше не пели таких песен там, где стояли белокаменные храмы. Не искали дорогу к звёздам высоко в небе Пресветлые Братья, но многие века иные песни слагали у погребальных костров дружинники и их князья. Другими песнями провожали они своих братьев. И все, кроме Дары и Милоша, знали слова этой песни, все запели вместе:
–
И Дара невольно посмотрела на небо, пытаясь разглядеть звёзды, но так и не увидела ничего, кроме тьмы.
–
Небаба опустил голову, и кто-то впихнул ему в руки кружку. Он отпил, сел обратно к товарищам и долго ещё не поднимал глаз.
Скоро разговоры вокруг костра пошли своим чередом, и не было уже той пугающей тишины, что царила вначале. Говорил теперь не один воевода, а все сразу, и на улице стало шумно, а от того живо.
Дара натёрла хлеб чесноком и медленно, по маленькому кусочку стала откусывать, глядя в огонь. Хлеб пах домом.
– Милош, а какой сегодня день?
– Да число я так уже и не вспомню, – он задумался. – Если Масленица была два дня назад…
– Да, сегодня третий день.
– Что?
– Третий день. На третий день принято поминки справлять, так как у Константина-каменолома три сына умерли друг за другом, и все три вознеслись к Создателю, только тогда он смог открыть ворота в Белый город.
Она сама не могла понять, откуда помнила это. Значит, не зря брат Лаврентий мучился, вбивая слово Создателя в головы дочек мельника.
Хлеб вдруг встал поперёк горла.
– Что ты, Дар, тише, – прошептал Милош и неожиданно прижал её к себе.
Она спрятала лицо в воротнике его шубы. От Милоша пахло гарью и, наверное, от неё тоже. Она плакала, и глаза только сильнее щипало от слёз и резкого запаха. Милош гладил её по голове, точно ребёнка, а дружинники вокруг костра замолкли, только Дара это не сразу поняла.
И в наступившей тишине вдруг послышалось глухое уханье совы.
Часть вторая
Живая вода
Глава 20
– Земля! – выкрикнули по-дузукалански.
Вячко вскочил на ноги и взбежал по ступеням из трюма на палубу.
Яркий свет ослепил. В лицо ударили солёные брызги и промозглый ветер. Вячко прищурился. Впервые за несколько дней солнце пробилось сквозь тучи и вырвало из тумана чёрный берег – размытый, нечёткий. Как было угадать, куда принесло их море?
Он подошёл к корабельному главе.
– Это Приморский? – спросил он.
Глава кивнул. Он не говорил по-ратиславски, но название города на любом языке звучало одинаково.
Ветер донёс до ушей голоса с другого корабля:
– Земля! – кричали на ратиславском.
– Земля! – подхватили на языке племени Чичак, и всё дальше и дальше раздавались голоса, всё быстрее разносилась радостная весть.
Свежий ветер охладил лицо. Вячко вдохнул его с наслаждением, чувствуя, как запела душа.