Птицы Великого леса

– Это в последний раз. Завтра… уже сегодня я больше так тебя не назову, – пообещал Седекий.

Медленно он пошёл к нему навстречу. Всегда крепкий и сильный, Пресветлый Отец теперь двигался тяжело и, кажется, хромал на обе ноги.

– Она просила меня привести тебя.

– Зачем ты это сделал? Проверял меня? Хотел понять, предам ли я Гутрун?

– Я всегда говорил тебе об этом, княжич, – Седекий вдруг зажмурил глаза, и Вячко показалось, что он плакал. – Я всё делаю для государства. Несмотря на свою веру, несмотря на то, кого я ненавижу и кого люблю, – голос его дрогнул. Пресветлый Отец и вправду всхлипнул, утёр нос рукой. – Я всегда буду делать всё ради государства. А государству нужна Гутрун. Моей княгине будет лучше вдали от Златоборска.

– Куда ты её отправишь?

– Великий князь Ярополк заложил монастырь недалеко от Великого леса, весной там начнётся строительство. Княгине Фиофано будет безопаснее там. Она… просила меня привести тебя. Я не мог ей отказать. Больше ей не с кем прощаться. Другой семьи у неё не осталось.

За эту зиму, эту безумную, бессердечную зиму они оба потеряли всех, кого любили. Богиня-пряха весело посмеялась над Вячко и Фиофано, из всей семьи остались только они двое и дети Ярополка, которых они совсем не знали.

– Я просто хотел, чтобы она могла попрощаться с тобой, – нерешительно произнёс Седекий. – Больше к ней никто давно уже не приходил.

– Передай ей, что…

Вячко запнулся. Что он мог сказать мачехе? Чего пожелать? Они никогда не любили друг друга и не пытались это скрывать.

– Передай ей мои пожелания безопасной дороги. Увидимся днём, Пресветлый Отец.

Седекий всегда был верен своим словам и государству. Государству нужна была лесная ведьма, и Седекий принял её. Государству больше ничем не могла помочь родственница Императора, и Седекий держал её взаперти в монастырских подземельях. Вячко был свободен и жив. Значит, Ратиславии ещё мог пригодиться.

Он вернулся во дворец лишь на рассвете, умылся холодной водой и поцеловал спящую жену. Пусть Чичак злилась на него, но он сделал правильный выбор. Так они оба останутся живы. Это была вся семья, что осталась у Вячко.

Великий лес

Пели птицы, заливались, выводили трели столь весёлые, столь звонкие, что Дара услышала в них журчание весенних ручьёв. Она очнулась на крыше домовины, с улыбкой открыла глаза, привстала и застонала от боли. Тело крутило, кожа была синей, исполосованной красным и чёрным: кровью и сажей. С груди упал тяжёлый, пропахший потом тулуп, явно чужой. Она подхватила его, скрывая наготу, огляделась.

Нет, весна не наступила. Всё ещё стояла зима, по-прежнему лежал снег. Чёрный, измазанный дымом и пеплом, он сверкал грязным серебром под солнцем. И всё же он таял. Зима не переступила через лесную границу.

Дара не могла вспомнить, как оказалась на камне у источника. Вода ушла почти вся, от озера остался лишь небольшой пруд. Вокруг высились покорёженные деревья, пахло гарью и смертью, но всё осталось позади.

Изломанными, непослушными руками Дара сжала голову. Она едва помнила минувшую ночь, только всполохи пожара и чужой голос, что говорил за неё. А после полёт и сокола рядом. И новые сильные крылья. Рука сама потянулась к волосам, нащупала в спутанных прядях перо. Даже на ощупь Дара почувствовала нечто новое, чуждое. Она стала совой. И это, верно, было уже навсегда.

Рядом на крыше домовины лежал Милош. Кто-то укрыл его овечьей шкурой, он спал, поджав длинные ноги, скрутившись клубком, как ребёнок, и рукой прикрывал правую щёку. Она была багрово-красной, вздувшейся от ожогов. Сколько бы силы в нём ни пылало, её не хватило, чтобы заживить собственные раны. Он всё истратил на Дару.

Рука её точно по своей воле потянулась к светлым прядям. Сердце сжалось от боли. Этот шрам уже не излечить, он навсегда останется с ним, на его красивом лице. Дара отвернулась, не желая смотреть. Нет, она не может взглянуть ему в лицо. Не теперь.

И не о том стоило плакать. Для слёз вовсе времени не осталось.

В стороне поднимался от земли дым. Горел костёр, и ноздри щекотал запах свежей похлебки. Дара сползла с домовины, хныча от каждого движения, запахнула одежду и направилась к костру. Снег морозил босые ступни. Где бы найти обувь?

Чародеи собрались вокруг огня, и о чём бы они ни говорили, все сразу замолчали, как только заметили её приближение. Дара осмотрелась, поправила неловко длинные рукава тулупа. Ей хотелось взглянуть в глаза людям, понять, что они чувствовали, что думали о ней, но она не посмела, уставилась перед собой, точно в никуда. И неожиданно она поняла, что не знала, как начать разговор:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – вразнобой отозвались чародеи.

Дара поджала губы, собираясь с мыслями.

– Все целы? – спросила она.

– Только чудом, – подал голос Вторак. – Раненых вышло вылечить благодаря источнику.

Он сидел у самого огня, помешивал похлёбку в котелке.

– Да мы за всю жизнь не чувствовали себя так здорово, – вдруг улыбнулся его товарищ с рдзенским говором. На пальцах его танцевали искры чар, настолько мощных, что он не мог сдерживать их.