Птицы Великого леса

– Не смей так говорить про мою сестру. Она моя семья, и коли тебе Дара неугодна, то и меня в жёны не зови, – голос Весняны зазвенел от гнева.

– Весь, – протянул пьяным голосом Стрела, – Вячко ж мой товарищ, мой брат названый. Мы с ним в дружине вместе с первого дня…

– Раз Вячко тебе дороже всех, так женись на нём и целуй его в жопу, – она прошептала последнее слово стыдливо. – А семью мою не трожь. – Она поджала губу, и Дара вдруг разрыдалась, подскочила и обняла сестру.

– Я думала, ты меня гонишь, – проговорила она, уткнувшись в грудь сестры.

– Дарка, ну ты чего? Тоже пьяная?

Она не ответила, разрыдалась только сильнее. Небаба растерянно и увлечённо принялся жевать кусок хлеба и, кажется, мечтал вовсе исчезнуть.

– Мне это… пора, – пробормотал он, быстро оделся и ушёл.

– Пойдём, подышишь на свежем воздухе, – Третьяна осторожно потянула Дару к себе, высвободила из объятий сестры. – Пойдём, им поговорить нужно, – прошептала она тише, накидывая Даре шубу на плечи. Шуба была такой тяжёлой, что ноги под её весом подгибались.

Девушки вышли на крыльцо, и свежий воздух охладил разгорячённые лица.

Голова шла кругом, и свет от пламенников расплывался перед глазами, пятнами и всполохами кружил в хороводе.

– Ты совсем пустая.

– Что?

Дара так резко развернулась, что чуть не упала прямо на месте, и рукой ухватилась за бревенчатую стену, сдирая кожу с пальцев.

– Я думала, в тебе должен быть огонь, а ты пустая, лесная ведьма.

Лицо Третьяны белело вытянутым пятном, и глаза казались чудовищно огромными.

– Что случилось с твоим огнём?

– Он весь прогорел.

Там, в Совине, где пламя достигало небес, где она осталась совсем одна, среди теней и снега.

После пожара Дара больше не стала прежней.

Прежняя Дарина не стала бы говорить того, что сказала новая.

– Я думала… я глупой была. Я никогда не была особенной для него. Ни для кого. Никогда.

Голос слабый и писклявый дрожал от слёз, и Дара не узнавала этот голос.

Было больно, ослепительно, пронзительно больно, хотя, казалось, время прошло, раны затянулись. Но нет.

– Весю все любят. И Лебёдушку эту… я её видела, она красивая, очень, я красивее не встречала. Конечно, Милош её любил. Кого же ещё?

– Кто такой Милош?

– Никто.

Ветер сорвал платок с головы, растрепал волосы. Снег посыпался с крыши прямо им на головы. Дара отшатнулась в сторону, и кто-то подхватил её под руки.

– Для князя ты особенная, он тебя ценит, бережёт.

– Из-за моей силы, а у меня её нет. Я перегорела, – она вцепилась пальцами в чужую руку со всей силы.

– Ты ему желанна.

Лес был совсем рядом. В ночи он завывал скрипом высоких сосен, ухал сотнями голосов. Дара видела огни, что сверкали за деревьями.

Или это в другой стороне, там, где город горел ночными кострами?

– Он горит ярким огнём, ты это видела? В груди у него расплавленное золото, как внутри самой земли.

Дара слушала, но не слышала чужих слов, а собственные срывались с губ, летели, точно искры от костра.

– Она очень красива.

– Кто?

– Милош её любил. Я теперь поняла. Он меня никогда…

– О ком ты горюешь? Об этом лекаре? – мягкий голос шептал на ухо, но Дара уже не понимала, кто с ней говорил. – Ты лесная ведьма, ты единственная князю ровня. Великому князю такая женщина рядом и нужна.

– Он меня не мог полюбить, когда она… такая… Белая…

– Тебе нужен обратно твой огонь, лесная ведьма. Слышишь? А в князе того огня немерено. Возьми у него.

Снег застилал глаза, и под ногами лежали сугробы. Дару подхватили под руки, повели, почти силой потащили. Ей казалось, она сильная, но ошибалась.

– Князь с тебя глаз не сводит. Не плачь, зачем ты так?

Слёзы обжигали щёки и кусали губы. Солёные, как кровь. Почему кровь ощущалась на языке?

– Тише, тише, а то нас услышат.

Рот зажали тёплой ладонью, и Дара ухватилась за неё руками, пытаясь отодрать. Собственные пальцы были ледяными, точно у мертвеца.

Дышать стало тяжело. Душно, смрадно. Кровь вокруг.

Дара закрыла глаза и громко вздохнула. Ещё раз, ещё. Ноги сами несли её вперёд.

Заскрипела дверь, и свет ударил в глаза. Дара прищурилась, стирая слёзы.

– Что случилось?

Она не помнила, как дошла до княжеского дворца, как поднялась по ступеням до покоев Ярополка.

– Дара, твою мать, что случилось? Третьяк, помоги ей снять шубу. Она вся замёрзла, – зарычал знакомый голос. – Подведи её к печи. А-а, в сторону. Прочь. Принеси водки.

Её подняли на руки легко, точно ребёнка, усадили в кресло у печи.

Огонь трещал, пожирая дерево, и пахло смолой. Горячие руки растирали её холодные пальцы. Глаза-льдинки были совсем рядом, а Дара стала слишком слаба, чтобы отвести взгляд и потому смотрела заворожённо.

– На, выпей, – велел Ярополк и поднёс чарку к её губам.

Дара выпила, не возражая, и закашлялась, когда водка обожгла горло. Ярополк засмеялся низко, трескуче, как огонь в печи.

Она помнила, что стоило держаться подальше от Снежного князя, но забыла, почему. Её руки в руках Ярополка казались совсем маленькими, хрупкими, слабыми. Даре было странно и страшно рядом с ним. Крохотная птица в лапах волка. Она такой раньше не была, но рядом с князем растеряла всю силу, весь огонь.