Пучина

Въ барскомъ, роскошно отдланномъ и просторномъ домъ «ma tante», то-есть Маріи Ивановны Желзневской, былъ блестящій костюмированный балъ съ живыми картинами. Вечеръ былъ устроенъ съ благотворительною цлью, и на немъ присутствовало самое изысканное общество тогдашнихъ великосвтскихъ прожигателей жизни и бездльниковъ. Время было глухое, скучное, разнообразившееся только чудовищными кутежами, чудодйными выходками богачей-самодуровъ, картежничествомъ и бретерствомъ съ финалами дуэлей, посл которыхъ одни сходили въ могилу, а другіе отправлялись провтриваться на Кавказъ. Въ это время такіе балы, какъ костюмированные балы Маріи Ивановны Желзневской, для которыхъ закладывались имнія съ крпостными душами, были сущимъ кладомъ. Это были своего рода Вальпургіевы ночи. Въ живыхъ картинахъ того вечера, о которомъ я вспомнилъ теперь, принимаю участіе множество народу и между прочимъ въ нихъ участвовали вс молодые воспитанники, воспитанницы, любимцы и любимицы ma tante, а этого народу у ma tante было всегда не мало, такъ какъ она всегда скучала и не любила старыхъ приживалокъ. Въ одной изъ картинъ, между прочимъ, роль гнома исполнялъ «Монъ бижу», тогда еще изумительно стройный и розовый двадцати-трехлтній карликъ, ростомъ не больше пятилтняго ребенка. Звали его Дмитріемъ Петровичемъ Кулешовымъ, но этого имени почти никто изъ постороннихъ не зналъ, такъ какъ карликъ значился подъ кличкой «Монъ бижу», данной ему ma tante. У нея вообще вс люди имли свои клички, какъ и ея собачонки. Ma tante получила эту крпостную душу въ подарокъ отъ одного изъ своихъ страстныхъ поклонниковъ, когда карлику шелъ только пятнадцатый годъ, и обращалась всегда съ нимъ, какъ съ ребенкомъ, одвалась при немъ, заходила въ его «дтскую», когда онъ еще спалъ, сажала его къ себ на колни, принимала при немъ своихъ поклонниковъ, брала при немъ ванны и ее крайне забавлялъ этотъ ребенокъ-мужчина. Въ другой картин «Ma пренсессъ» изображала «Спящую красавицу». Она, эта сирота какого-то проворовавшагося и погибшаго подъ судомъ чиновника, взятая на воспитаніе въ домъ ma tante, была дйствительно замчательной красавицей, но въ то же время она была глухонмой. Она вмсто связной рчи издавала какіе-то странные, глухіе, похожіе на рычаніе звря звуки, отъ которыхъ нервныхъ людей коробило, но ma tante они забавляли и смшили. Она переименовала ее изъ Катерины Семеновны Поспловой въ «Ma пренсессъ», обучила ее танцамъ и даже пнію, и глухонмая танцовала и пла или, врне сказать, завывала, какъ втеръ въ труб во время вьюги, и этимъ развлекала ma tante, когда той было невыносимо скучно. Я или, выражаясь языкомъ ma tante, «Монъ шери», тогда еще семилтній ребенокъ-сирота, тоже жилъ еще въ дом ma tante и потому долженъ былъ фигурировать въ живой картин въ качеств Амура, мтящаго стрлой въ граціознаго Адониса, склонившагося на колни передъ Венерой; Венеру изображала сама ma tante — ей тогда уже шелъ лтъ десять подъ рядъ сорокъ пятый годъ, — а граціознымъ Адонисомъ былъ Иванъ Трофимовичъ Братчикъ, которому тогда шелъ двадцать восьмой годъ, на видъ же нельзя было дать боле девятнадцати…

Врзался этотъ день въ мою память, можетъ-быть, именно потому, что на слдующій день въ дом ma tante случился страшный и совершенно неожиданный переполохъ: ma tante внезапно заболла, у нея сдлался какой-то припадокъ, началась страшная истерика, въ дом вс ходили на цыпочкахъ и шептались о томъ, что «Адонисъ» сбжалъ, что «Адонисъ» пропалъ безъ всти, что «Адониса» кто-то похитилъ. Я, «Ma пренсессъ» и «Монъ бижу» не смли переступить порога спальни ma tante и жались вс въ дтской, то-есть въ комнат «Монъ бижу», перепуганные болзнью ma tante. Потомъ переполохъ вдругъ утихъ, и насъ позвали въ большой блый залъ, гд такъ недавно были балъ, живыя картины, музыка и пніе. Теперь въ переднемъ углу этого зала, декорированнаго тропическими растеніями, за которыми виднлись блыя простыни, закрывавшія десятки простночныхъ зеркалъ, стоялъ черный катафалкъ, и на немъ лежала неподвижно какая-то вытянувшаяся женская фигура съ сдыми волосами, съ провалившимся беззубымъ ртомъ, съ изжелта-блднымъ лицомъ безъ бровей. Это была ma tante, вдругъ состарвшаяся въ день смерти лтъ на десять и даже боле. Пришли священпики, пвчіе, нахали чиновные и вліятельные знакомые на панихиду. Потомъ, въ домъ, гд уже производился грабежъ дворовыми людьми, нахали наслдники ma tante и выгнали на улицу «Ma пренсессъ» и «Монъ бижу». Оставшись на улиц, несчастная глухонмая «Ma пренсессъ» чуть не погибла съ голоду, попала въ нищенскій комитетъ, откуда, потомъ, ее пристроили въ городскую богадльню, а «Монъ бижу», развратничая и пьянствуя напропалую, мало-по-малу, докутился до блой горячки и, наконецъ, умеръ въ больниц… Меня въ это время новые опекуны сбыли съ рукъ на полный пансіонъ къ какой-то желавшей подкормиться на счетъ осиротлыхъ дтей нмк, у которой жило очень много пансіонеровъ и готовилось очень мало кушаній…

Sic transit gloria mundi!..

III