Пучина

— Конечно, я понимаю, что за такимъ человкомъ вс гоняются, — продолжала она волноваться за Ивана Трофимовича. — Но онъ-то долженъ беречь себя, а онъ добръ, онъ всхъ терпитъ около себя, никого не можетъ прогнать… Вдь почему и хвораетъ? Потому что куда-ни пригласятъ, — ко всмъ детъ, везд его рвутъ на части. Конечно, такой человкъ кладъ для общества, но ему-то надо беречь себя.

Она вдругъ обернулась ко мн и спросила:

— Какъ вы его нашли?

— То-есть, — началъ я, не зная, что отвтить.

— Вдь онъ плохъ, очень плохъ? — допрашивала она.

— Мн кажется, — началъ я.

Она перебила меня:

— Ну да, мн тоже кажется, что плохъ, а тутъ эта сорока… онъ удивительно мтко опредляетъ людей… эта сорока, какъ онъ ее называетъ, заговоритъ его.

Я улыбнулся, вспомнивъ, что ее онъ назвалъ «Маремьяной». Она подмтила мою улыбку и еще боле оживленно заговорила:

— Да, да, его опредленія невольно вызываютъ улыбку своею мткостью. Это вдь просто геніальный человкъ. Вы слышали его разсказы? Нтъ? Ахъ, это нчто такое тонкое и полное юмора. Ну, право, разскажетъ, какъ дв бабы ссорятся изъ-за свнньи въ огород: «Это твоя свинья весь огородъ изрыла!» «Анъ нтъ, твоя!» или какъ ямщикъ торопился лошадей запрягать, отыскивая цлый часъ шлею, которая была у него въ рукахъ, — а вс до колотья смются. А въ Чацкомъ вы его видли? Да неужели не видали? Это же и представить себ нельзя, не видавши! Не будь онъ бариномъ до мозга костей, онъ былъ бы первымъ артистомъ у насъ. Чацкій и Хлестаковъ — вы вообразите, такія дв крайности, и въ обихъ роляхъ онъ неподражаемъ былъ. А что онъ сдлалъ по части хорового пнія? По Европ возилъ составленный и обученный имъ хоръ. Говорятъ, у него голоса нтъ. Да онъ безъ всякаго голоса любого мужчину до слезъ растрогаетъ. Королева Викторія…

— Не взять ли намъ извозчика, — прервалъ я ее, не предвидя конца ея восторженнымъ похваламъ Ивану Трофимовичу. — Вы устанете!

— Нтъ, я же близко вотъ тутъ живу, — отвтила она, указывая рукой въ пространство. — Я нарочно наняла поближе квартиру, чтобы онъ не былъ одинъ въ такія минуты, когда ему нуженъ заботливый женскій уходъ.

— Вы давно знакомы съ Иваномъ Трофимовичемъ? — полюбопытствовалъ я.

— О, я его поклонница Богъ всть съ какихъ поръ, но домами мы знакомы три-четыре года, — пояснила Маремьяна. — Не знать его было бы странно кому бы то ни было изъ русскихъ. Такихъ людей немного на Руси. Онъ все свое состояніе убилъ на свободное служеніе искусству. Огромное состояніе на это прожилъ. Я благоговла передъ нимъ прежде, чмъ увидала этого оригинальнаго генія. Потомъ я узнала, что онъ все болетъ, и пришла къ нему, какъ настоящая русская къ истинно-русскому человку, безъ рекомендацій, прямо, просто и честно. Я знаю, какъ тяжко одинокому человку, когда около него нтъ заботливой женской души. Онъ это тоже пережилъ и узналъ по опыту. Я такъ счастлива, что могу быть полезной такому человку.

И опять, немного раздражившись, она заговорила скороговоркой:

— Нтъ, а вы представьте эту сороку. Она никогда не видла его въ пору его лучшей дятельности, слышала только о немъ, потому что нельзя же было о немъ не слыхать, и ворвалась къ нему съ улицы. Зачмъ вы думаете? Учить его вздумала, зачмъ онъ съ его талантомъ разсказчика и пвца не обличаетъ язвъ общества. Теперь вдь въ мод эта обличительная литература, эти куплеты о современныхъ пошлостяхъ. Ну, такъ вотъ, по ея мннію, онъ обличать долженъ, писать долженъ. Онъ разсказчикъ-импровизаторъ, онъ народный пвецъ, поймите вы это, а она пиши, обличай. Она вдь глупа, глупа непроходимо, не понимаетъ, что его разсказы именно тмъ-то и хороши, что они само вдохновеніе, что они похожи на псни соловья, что все ихъ значеніе въ его передач, и что они должны умереть съ нимъ. Ему пробовали подражать, передразнивать его, но все это выходило жалкимъ и пошлымъ. Ему вонъ и въ Чацкомъ, и въ Хлестаков подражать пробуютъ, да разв это возможно? Онъ не актеръ, не голодный писака, не наемный человкъ, а свободный артистъ въ душ, русскій баринъ въ области искусства. Онъ не служитъ искусству, какъ рабъ, а длаетъ честь искусству, нисходя до него иногда…

«Опять зарапортовалась», вспомнились мн слова Ивана Трофимовича.

Мы дошли между тмъ до квартиры моей спутницы и, переступивъ порогъ этого жилища, я на минуту подумалъ, что я попалъ на толкучій рынокъ въ праздничный день. Тутъ все визжало, пло, кричало, играло не то на гребенкахъ, не то на гармоникахъ, не то на дудкахъ среди перекувырнутыхъ стульевъ, разбросанныхъ игрушекъ, нарванной бумага. Нянька, горничная, ребятишки, какая-то горбатая калка на костыляхъ, какой-то полуразбитый параличомъ старикъ съ идіотичнымъ взглядомъ, не владющій лвыми рукой и ногой, все это смшалось въ одну кучу.

— Пощадите, пощадите! — шутливо молящимъ тономъ воскликнула моя спутница, обращаясь къ своимъ домашнимъ. — Что у васъ за столпотвореніе!

И, обратившись во мн, замтила:

— Я не стсняю, своихъ дтишекъ и боюсь держать ихъ въ одиночеств. У нихъ вчно гости. Они должны расти въ обществ и для общества.

Потомъ, понизивъ голосъ, со вздохомъ прибавила: