Пучина

Я поднялся съ мста. Въ моей голов мелькала мысль, что мн надо отказаться отъ этого ученика. Ничего не знаетъ, бахвалится способностями, нагло говоритъ о матери, повидимому, исковерканъ порядочно. Имть у себя въ дом такого воспитанника не радость, да, пожалуй, не удастся даже и подготовить его.

— Когда же вы меня возьмете? — спросилъ онъ меня, видя, что я намреваюсь идти.

— Да я, вроятно, вовсе не возьму васъ къ себ,- отвтилъ я.

— To-есть какъ же это? — спросилъ онъ.

— Да такъ: откажусь, вотъ и все.

Онъ вопросительно взглянулъ на меня своими говорящими глазами. Его видимо удивило мое ршеніе отказаться взять его въ ученики, когда за это дадутъ деньги, и даже большія деньги. Потомъ я вполн убдился, что онъ былъ серьезно увренъ, что за деньги можно добыть все и купить всхъ.

— Почему же откажетесь взять меня къ себ? — спросилъ онъ.

— Не уживемся вмст,- пояснилъ я откровенно. — Я покажусь вамъ слишкомъ требовательнымъ, строгимъ, а вы…

Я усмхнулся и прибавилъ:

— Очень ужъ вы развязный юноша.

Онъ покраснлъ до ушей, видимо оскорбленный моимъ тономъ, и нсколько рзко отвтилъ:

— Я не овца!.. Только вы напрасно думаете, что я дуракъ. Я знаю, что я долженъ буду много работать. Недорослемъ изъ дворянъ мн нельзя остаться. Я по слдамъ дяди не желаю идти. Я потому и настоялъ, чтобы меня сюда отправили, отъ сестеръ, отъ гувернантокъ, отъ дрязгъ… Мать взбалмошная…

— Какое право имете вы, пятнадцатилтній мальчишка, такъ говорить о матери? — рзко оборвалъ я его, почти прикрикнувъ на него. — Уже одно это…

— Я не слпой, — перебилъ онъ меня задорно.

— Да, но судить-то старшихъ вамъ немного рано, — замтилъ я.

— Я никогда не лгу и говорю, что думаю, — твердо отвтилъ онъ.

Я ничего не сказалъ, не желая ни спорить, ни браниться съ мальчикомъ, котораго я вовсе еще не былъ намренъ ни учить, ни воспитать, и, ничего не ршивъ, направился къ двери. Мн хотлось обдумать всесторонне вопросъ, прежде чмъ взять на себя обузу обученія и воспитанія этого юнца. Онъ, видя, что я хочу уйти, торопливо удержалъ меня за рукавъ и вдругъ совсмъ новымъ тономъ проговорилъ:

— Нтъ, послушайте, послушайте, возьмите меня отсюда. Пожалуйста, возьмите! Тутъ еще хуже, чмъ дома у насъ. Тамъ хоть уйти можно, а здсь… Я, право, сбгу отсюда! Что-жъ хорошаго бглымъ быть?

Я улыбнулся и положилъ руку на его плечо, думая поговорить съ нимъ. Но онъ уже уловилъ мою улыбку, заглянулъ мн въ глаза заискивающимъ, чуть-чуть плутоватымъ взглядомъ и невыразимо милымъ, подкупающимъ тономъ ласки и мольбы, съ кокетливостью, свойственной только женпщнамъ, — шепнулъ:

— Возьмете? Да? Вдь возьмете?

Я невольно улыбнулся снова при этихъ торопливыхъ словахъ. Почему-то у меня мелькнула мысль о томъ, что, вроятно, такой лисичкой являлся Иванъ Трофимовичъ въ былые годы, очаровывая людей въ роли Адониса.

— Хорошо. Завтра ршу, — отвтилъ я.

— Нтъ, ужъ вы сегодня! — молилъ онъ. — Хорошо? А? Сегодня ршите?

И опять въ его тон, въ его манерахъ была «лисичка». Вообще въ немъ было что-то такое, что я не могъ опредлить сразу. Но я чувствовалъ, что онъ, если это будетъ для него нужно, можетъ «залзть въ душу». Сомнніе и заносчивость, развитіе не по лтамъ и дтская наивность, отталкивающая рзкость въ сужденіяхъ и подкупающая ласковость, все это смшивалось въ немъ вмст въ одно сложное цлое и отчасти лежало въ его натур, отчасти было привито нелпымъ воспитаніемъ. Въ немъ, было много отталкивающаго, но стоило ему только заговорить своимъ ласковымъ и подкупающимъ тономъ, и вс его недостатки забывались невольно. Меня заинтересовалъ этотъ сложный характеръ.

V