Пучина

— А, право, хорошо у насъ здсь, Викторъ Петровичъ, — вдругъ сорвется, бывало, съ языка у Александра, когда мы, наработавшись за день, усядемся всею семьею за вечерній чай:- все длается въ свое время, въ дом тихо, ни шуму, ни дрязгъ… Вотъ вы къ намъ въ деревню заглянули бы: домъ въ пятнадцать чистыхъ комнатъ, слугъ цлая орда въ людскихъ, такъ какъ у насъ вс старые дворовые грабительства ради остались жить, а порядку нигд,- пыль, грязь, все разбросано, дти дерутся, бьютъ носы, орутъ, няньки и гувернантки переругиваются, а мама сегодня всхъ до одного человка выгнать хочетъ, а завтра чувствительный спектакль всепрощенія разыгрываетъ; сегодня всхъ насъ, противныхъ ребятишекъ, въ углы ставить, а завтра съ нашей гувернанткой зубъ за зубъ бранится за насъ и другую изъ комиссіонерской конторы выписываетъ… Сама она говоритъ, что это у нея все потому, что у нея «нервы и мигрень», а прідетъ дядя и начинаетъ уврять, что это вовсе не отъ нервовъ и мигрени, а только потому, что у нея семь пятницъ на недл. Ахъ, дядя, дядя, вотъ-то субъектъ!

Прибыльскій начиналъ смяться.

— Вы слыхали, Викторъ Петровичъ, что дядя отъ бездлья, четыреста душъ пролъ и три наслдства?

— Я мало знакомъ съ Иваномъ Трофимовичемъ, — замтилъ я уклончиво.

Прибыльскій не безъ лукавства взглядывалъ на меня.

— А правда, Викторъ Петровичъ, что я какъ дв капли воды схожъ съ нимъ? — допрашивалъ онъ.

Я пожималъ плечами и какъ можно равнодушне отвчалъ:

— Съ чего вы это взяли? Можетъ-быть, фамильное сходство и есть, но очень отдаленное.

Въ душ я сознавалъ, что Александръ былъ вылитымъ Иваномъ Трофимовичемъ.

— Да, это вамъ такъ кажется, потому что вы не знали его молодымъ, — говорилъ Прибыльскій. — У матери вотъ его портретъ на стол стоитъ въ будуар, молодымъ онъ. нарисованъ, такъ вотъ совершенно я. Кто въ первый разъ увидитъ, тотъ такъ и думаетъ, что это мой портретъ.

И опять его выразительные глаза пытливо смотрли на меня, точно спрашивая, понимаю ли я причину этого сходства, которую знала вся деревня и о которой слухи, вроятно, успли дойти до ушей пятнадцатилтняго барченка, отлично знавшаго, что Иванъ Трофимовичъ, если и приходится ему дядей, то во всякомъ случа дядей троюроднымъ или даже просто седьмой водой на кисел. Вообще дворня и людскія были главными воспитателями Прибыльскаго: здсь онъ почерпнулъ вс свднія объ исторіи своей семьи, о человческихъ отношеніяхъ, о жизни; но, широко воспользовавшись въ этой школ познаніями добра и зла, онъ въ то же время проникся глубокимъ презрніемъ къ этой школ, и ея учителямъ; дворовыхъ онъ иначе не называлъ, какъ дармодами, грабителями, пропойцами, тунеядцами, хамами и двками.

— Нянька моя вотъ-то ненавистница была Ивана Трофимовича, — сообщалъ мн Прибыльскій. — Онъ такъ и зналъ это. Прідетъ, бывало, встртитъ ее и сейчасъ къ ея уху наклонится — глуха она уже была — и кричитъ во все горло: «Что, старая карга, — скалозубъ я?» — «Тьфу ты, бсъ окаянный, — отплюнется старуха;- Оглушилъ совсмъ. Скалозубъ и есть. Охальникъ безстыжій, вотъ ты что». И ужъ на цлые дни начнетъ ворчать старуха: «Ишь мелкимъ бсомъ разсыпается; ишь зубы скалитъ; ишь чертей тшитъ. Съ изъ-дтства такимъ быль, всхъ двокъ и бабъ перегубилъ, безстыжіе глаза. Иная и по сію пору изъ-за тебя кулаками слезы отираетъ, да истязанія отъ своего мужика терпитъ». Дядю это смшило. Да и другіе смялись. Вообще, гд дядя — тамъ хототъ, гамъ, визгъ, мертвыхъ онъ расшевелитъ.

— А я все стонущимъ его вижу, — замтилъ я какъ-то не безъ удивленія.

Дйствительно, мн все приходилось заставать Ивана Трофимовича валяющимся на диван и стонущимъ отъ разстройства желудка.

— Да это онъ или притворяется, чтобы за нимъ ухаживали больше, или когда объстся въ гостяхъ, — пояснилъ мн насмшливо Прибыльскій:- а такъ въ компаніи и теперь онъ первый балагуръ. Прежде же, говорятъ, былъ еще веселе. Мать часто вспоминаетъ, какимъ онъ былъ въ молодости: въ домашнихъ спектакляхъ игралъ первыя роли, разсказы смшные разсказывалъ, сатирическіе экспромты въ стихахъ говорилъ, разъ, когда въ пухъ и въ прахъ разорился, собралъ хоръ изъ бывшихъ крпостныхъ и по ярмаркамъ здилъ, за границу даже возилъ этотъ хоръ. Умлъ потшать людей и веселиться. Его изъ дома въ домъ приглашали, за особенное счастіе считали, если гд-нибудь часто бывалъ и подолгу гостилъ онъ. Жаль только, не умлъ стоять на высот своего положенія.

Въ тон игравшаго роль взрослаго и щеголявшаго серьезными фразами юноши, когда онъ говорилъ о Братчик, слышалось нкоторое высокомріе. Впрочемъ, онъ и вообще говорилъ о людяхъ свысока, точно давно уже переросъ ихъ всхъ на цлую голову.

— Скажите, вы не знаете, гд служилъ Иванъ Трофимовичъ? — спросилъ я однажды у Прибыльнаго.

— Дядя-то? Да онъ нигд же никогда но служилъ, — отвтилъ Александръ. — Онъ нигд и не учился. Такъ вольнымъ человкомъ всю жизнь и прожилъ. Правда, разъ въ монахи хотлъ поступить да не удалось.

— Ну, это ужъ вы привираете! — сказалъ я недоврчиво.