Пучина

Прибыльскій поселился у меня, и я довольно быстро усплъ сжиться съ нимъ, такъ какъ онъ самъ длалъ вс усилія, чтобы я освоился съ нимъ. Вообще онъ умлъ достигать всего, что казалось ему нужнымъ или полезнымъ для него. Это была основная черта его характера. Для него люди были или дойными коровами, или выжатыми лимонами. Съ первыми онъ былъ, можетъ-быть, вполн безсознательно ласковымъ теленкомъ, чтобы имть возможность сосать не только одну, а даже двухъ матокъ; вторые вызывали его холодное пренебреженіе, такъ какъ они не годились ни на что и заслуживали только быть выкинутыми въ помойную яму. Если при такомъ характер было невозможно перевоспитать его, отъ чего я и отказался, какъ отъ непосильной для меня задачи, то было вовсе не трудно при такомъ характер подготовить его къ экзаменамъ для поступленія въ военное училище. Онъ считалъ нужнымъ поступить въ училище и потому лзъ изъ кожи, чтобы достигнуть этого… То, что онъ говорилъ мн о своемъ полномъ невжеств, оказалось врнымъ только отчасти: онъ зналъ очень много для своихъ лтъ, но вс знанія были нахватаны имъ безъ системы: иногда онъ зналъ отлично «концы», не имя понятія о «началахъ»; порой онъ поражалъ начитанностью по извстному предмету, но которому онъ и въ руки не бралъ собственно учебниковъ. Способности его были дйствительно отличныя, выдающіяся, и въ этомъ отношеніи онъ такъ же напоминалъ своего дядю, какъ лицомъ. Съ первыхъ же дней я увидалъ, что его подготовить не трудно не только что въ два съ половиною года, но даже, если бы понадобилось, и въ боле короткій срокъ. Побуждать его къ ученію было легко. Правда, грубостью, рзкостью съ нимъ нельзя было ничего подлать; тутъ онъ, такъ сказать, закусывалъ удила и, забывъ все остальное, старался только показать, что онъ не какое-нибудь «животное», не какой-нибудь «хамъ», чтобы имъ «командовали». Но онъ боялся насмшки, боялся ироніи, боялся презрнія. Сказать ему мягко, какъ бы мимоходомъ: «конечно, вы этого еще не можете осилить», — это значило заставить его провести безсонную ночь и добиться желаемаго результата. Стоять впереди другихъ, отличаться во всемъ — это было для него главное и ради этого онъ готовъ былъ не только переносить извстныя неудобства и лишенія, но и давить другихъ. Мягкостью онъ по отношенію къ своимъ соперникамъ и конкурентамъ вообще не отличался. Мн всегда казалось, что онъ не моргнулъ бы глазомъ, если бы ему пришлось раздавить человка и перешагнуть черезъ него для достиженія цли. Замчательны были его правдивость и отвращеніе ко лжи, но и тутъ была у него особенность, такъ какъ онъ доводилъ эти качества иногда до грубости, до рзкости. Онъ самъ говорилъ, что, по его мннію, «лгать — значитъ быть трусомъ», что «ложь — это хамство», и онъ не замчалъ, что иногда то, что онъ называлъ правдивостью, длалось дерзостью или жестокостью: онъ былъ способенъ сказать несчастному калк въ глаза, что тотъ отвратительный уродъ, и, вроятно, въ качеств доктора сказалъ бы прямо безъ всякихъ обиняковъ и подготовленій больному, что тотъ долженъ не сегодня, такъ завтра умереть, а потому можетъ не лчиться, хотя бы это ускорило смерть больного: сердечная мягкость была не изъ числа его добродтелей, хотя онъ и могъ быть очаровательной «лисичкой». Трудно сказать, лежала ли эта рзкая и грубая правдивость въ его натур или развилась вслдствіе своевольно, безъ всякой узды, проведеннаго въ деревн дтства подъ вліяніемъ «Седьмой пятницы», какъ называлъ его мать Иванъ Трофимовичъ. Въ связи съ правдивостью находилась его болтливая откровенность, всегда направленная въ одну сторону — къ осужденію ближнихъ, къ ироніи надъ ними, къ изображенію ихъ въ карикатурномъ вид. Если Иванъ Трофимовичъ безпричинно и безапелляціонно самъ ругалъ всхъ наповалъ, то Прибыльскій умлъ говорить о людяхъ такъ, что его слушателямъ оставалось только ругать ихъ; Братчинъ, такъ сказать, самъ судилъ и самъ казнилъ людей, Прибыльскій излагалъ ихъ вины и предоставлялъ другимъ низкую роль палачей. Иногда мн хотлось сдержать въ Прибыльскомъ его прокурорское краснорчіе и откровенность за счетъ другихъ, особенно, когда дло касалось его семейной жизни, его родныхъ, но это было такое же безплодное стремленіе, какъ стремленіе удержать горный потокъ: поставишь загородку въ одномъ мст — потокъ прорвется въ другомъ и все-таки достигнетъ своей цли. Волей-неволей въ свободные отъ занятія часы въ теченіе двухъ съ половиной лтъ я, мой помощникъ-учитель и жившіе у меня два пансіонера узнали и семейную обстановку Прибыльскаго, и характеръ его матери, и жизнь Ивана Трофимовича.