Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

«Господа сенаторы! – писала императрица 6 июня 1763 года[452]. – Я не могу сказать, чтобы вы не имели патриотического попечения о пользе моей и пользе общей, но с соболезнованием должна вам сказать и то, что не с таким успехом дела к концу своему приходят, с каким желательно. В доказательство сему довольно и одного сей день трактованного в Сенате дела о воеводе Мясоедове, не упоминая о многих, где интересы наши и польза общая терпит. Но какая б к тому причина была? Мы принуждены были изыскивать и наконец нашли, и поистине сказать нашли те причины. Но к крайнему своему прискорбию и огорчению тем, что они единственно в том только и состоят, что присутствующие в Сенате имеют междоусобное несогласие, вражду и ненависть, и один другого дел не терпят, а потому и разделяются на партии и стараются изыскать один другому причины огорчительные, словом сказать, производят совсем благоразумным, почтенным и доброжелательным людям дела несвойственные.

Что ж от того рождается? Одна только беспредельная злоба и раздор, а тем самым ни интересам нашим, ниже подданным желаемой пользы не приходит. Я думаю, что всяк, кто только незазорную свою совесть поставит над собой судьей, тот беспрекословно признаться должен, что примечание наше о сем праведно есть. Бог един сердцеведец ведает, сколь мы прилежим о благополучии нашего любезного отечества, и поистине сказать, ничто нас столь не утешает, как цветущее благосостояние оного, так что в нашем благоденствии и всех наших верноподданных поставляем мы собственное наше благоденствие, а прямое наше удовольствие в праведном и нелицемерном от вас происходящем суде, тишине и в спокойствии от того наших подданных. Вы сами довольно знаете, сколь полезно, не только между первыми членами в государстве, но и между средними и самыми малыми людьми к правлению дел доброе согласие, столь напротиву того вредно и разорительно государству раздор, вражда и несогласие. О сем излишне приводить на память многие доказательства, но всякий благоразумный может видеть почти бесчисленные примеры в древней и новой историях, какие от того происходили вредные следствия, а наипаче у греков. А наконец можно и сие упомянуть, что раздор и несогласие между первейшими людьми ежечасно, сколь бы терпелив и милосерд государь ни был, подвигнут его на гнев, ваши ж несогласия наносят многим беспокойство и тягость.

Не последняя причина и сия к несогласию, что некоторые порочат дела других, хотя б они и полезны были, для того только, что не ими сделаны, хотя сами, однако ж, их никогда не сильны сделать. Но в таком случае здраво рассудить должно, что не все люди равные таланты имеют. Один одарен натурой больше, а другой несравненно меньше, и для того при всяком обстоятельстве надлежит каждому себя умеривать и с благопристойностью последовать без всякого упорства и суесловия здравому рассудку, а через то достигнуть полезного предприятия.

Итако мы, изъяснив довольно нашу волю и мысли, в заключение сего нашим словом объявляем, что ничего нам приятнее не может быть, когда мы увидим, что раздор, вражда и вкоренившаяся до сего ненависть совсем истребится, а вместо того к утешению нашему и всеобщему восстановится любовь и согласие, единодушное старание о пользе любезного нам отечества. В чем да поможет и укрепит Всевышняя десница».

Пожелания и приказания императрицы оставались неисполненными. Сенат затягивал дела, и скорого правосудия добиться было трудно. Чтобы дождаться решения самого ничтожного дела, надо было «много крючковатого писать, довольно бумаги и денег тратить, стряпчего нанять, и взять терпение на год-другой, буде не станет это дело переводиться с места на место»[453].

Были люди, считавшие более удобным обратиться с просьбой к императрице, чем в Сенат. Жена прапорщика Ватавина просила императрицу пожаловать мужа ее, бывшего в Костроме воеводским товарищем, в коллежские асессоры. «Я просила господ сенаторов, – писала она[454], – да все отходят смешками. У Александра Борисовича [Куракина] дважды была и толку не нашла. У князя Никиты Юрьевича [Трубецкого] была, и он сказал: как же, сударыня, быть, есть его старее. А нам что нужды: они не просят, а мы просим. А князь Иван Васильевич [Долгорукий?] рад душой, да одному нельзя. А вчерась Петра Ивановича [графа Шувалова] просила, только он гневается, и я испужалась и просьбы своей не докончила. А мне без ранга и мужу моему показаться нельзя. А Александр Борисович затеял новое, чтоб я сама в Сенат пошла, а я и дверей не знаю, да и солдаты не пустят».