Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

Во все это время толпа его грабила город и пьянствовала. Приказав выпустить всех колодников, Пугачев взял в свой лагерь семь пушек, 2½ пуда пороху, 150 ядер и 29 148 рублей, нагруженных на 20 подводах. Повесив предводителя дворянства, отставного генерал-майора Сипягина, и 62 человека[652] помещиков и дворян, приведенных крестьянами, Пугачев назначил воеводой прапорщика инвалидной роты Шихмаметева, оказавшего особую приверженность к самозванцу, по формированию ополчения и других услуг.

Доставив для пополнения армии государя до 91 человека охотников и вооружив их, прапорщик Шихмаметев 29 июля собрал у собора всех жителей. Подъехав к собравшимся, Пугачев приказал прочитать следующий манифест:

«Божией милостью мы, Петр III, император и самодержец всероссийский и проч., проч., проч.

Объявляется во всенародное известие.

По случаю бытности с победоносной нашей армией во всех, сначала Оренбургской и Сибирской линий местах, жительствующие разного звания и чина люди, которые, чувствуя долг своей присяги, желая общего спокойствия и признавая как есть за великого своего государя и верноподанными обязуясь быть рабами, сретение имели принадлежащим образом. Прочие же, а особливо дворяне, не хотя [от] своих чинов, рангу и дворянства отстать, употребляя свои злодейства, да и крестьян своих возмущая к сопротивлению нашей короне, не повинуются. За что грады и жительства их выжжены, а с оными противниками учинено по всей строгости нашего монаршего правосудия.

А как по пришествии нашем с армией под город Саранск, находящиеся в оном священного и прочего звание жители, кои чувствуют должность своей присяги и признавай своего монарха, с пристойной церемонией учинили встречу, а особливо усмотрен нами, по оказавшей его верности, прапорщик Михайло Шихмаметев, против прочих весьма отлично, за что и награждается от нас главным командиром и воеводой. Причем поручаются ему здешнего города и всего уезда оного обыватели всякого звания и чина, кои и даются ему, чтоб быть во всяком послушании; да и вам, г-ну воеводе, поступать как в государственных делах, а особливо для склонившегося народа в силу сказанных узаконений, не чиня напрасно никому обид и налогов. С противниками и бежавшими от нашего милосердия, кои сысканы будут, чинить так, как с действительными злодеями, бунтовщиками и изменниками своему государю. И вам, г-ну воеводе, с мирскими людьми чинить в силу нашего указа во всем непременно»[653].

По прочтении этого манифеста Пугачев выехал из Саранска[654]и потянулся по направлению к Пензе. Он торопился уйти, опасаясь встречи с правительственными войсками, начинавшими настигать мятежников.

Получивши известие, что Пугачев направился к Алатырю, полковник Михельсон все еще не верил, чтобы самозванец пошел на юг, и полагал, что он делает «маску».

«Я за долг свой считаю, – доносил он князю Щербатову[655], – оберегать сторону от Москвы; впрочем, прошу ваше сиятельство снабдить меня повелением».

Выступив 19 июля из Казани и соединившись в Чебоксарах с графом Меллиным, полковник Михельсон присоединил к нему роту гренадер, улан, вооруженных пензенским дворянством, два орудия и приказал, двигаясь на Курмыш к Симбирску, преследовать самозванца.

«У графа Меллина, – доносил Михельсон[656], – лучшая моя конница, без которой я вовсе действовать не могу, да и имев оную, должен признаться, что силы мои истощали, однако долг мой исполнять не оставлю, пока возможности моей будет». Он просил присылки подкреплений и в особенности кавалерии, «ибо злодеи делают свои обращение на переменных лошадях, коих мне иметь невозможно».

Рассеяв толпу вотяков, собравшихся в числе 200 человек, и повесив нескольких вожаков, полковник Михельсон 25 июля пришел в село Сундырь. Он не имел еще точных сведений о направлении движения мятежников; все его посланные пропали и к отряду не возвратились. В Сундыре Михельсон узнал, что Пугачев точно пошел к Алатырю, и потому намерен был переправиться через реку Суру под Васильевом, чтобы сохранить фланговое положение относительно самозванца и при дальнейшем своем движении прикрывать Москву.

Находившемуся же в Курмыше графу Меллину он приказал преследовать самозванца как можно энергичнее и стараться не упустить злодея[657]. Поручение было нелегкое, так как преследующему отряду, при быстроте движения мятежников, приходилось все время идти форсированными маршами. «По всему моему пути, – доносил граф Меллин[658], – нашел я до 30 человек повешенных и по деревням почти никаких жителей, потому что все чуваши здешней стороны, много крестьян и, чему я верить не хотел, что и несколько дворян взбунтовались и друг друга стараются в своих жительствах разорять, убить и повесить».

В другом своем донесении граф Меллин рисует еще более поразительную картину. «Какое это наказание Божие, – говорит он[659], – которое я вижу: бедные дворяне, по дорогам, который повешен, у которого голова отрублена, у которого ноги и руки отрублены и разными другими муками, которые себе представить не можно, неисчисленно много истреблено».