Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

Обещая в помощь Саратову вооружить до 1500 человек крестьян, поручик Державин уехал в Малыковку, а между тем 25 июля саратовский комендант получил уведомление главнокомандующего князя Щербатова, что Пугачев 15 июля разбит Михельсоном, что он пробирается к Курмышу и Ядрину, и так как его преследует граф Меллин с своим отрядом, то городу Саратову «опасности быть не может». Заключение свое главнокомандующий основывал на том, что со стороны Сызрани и Самары он приказал «обратить для перехвачения сего изверга стоящие там войска, а особливо сызранскому посту накрепко подтвердил взирать на бегущего злодея и всемерно стараться путь ему пересекать и истребить»[768]. Привезший это предписание офицер словесно заявил, что Пугачев бежит так поспешно, что оставляет по дороге всех своих сообщников, а сам скачет на переменных лошадях[769].

Несколько поспешное заключение князя Щербатова о безопасности города Саратова опровергалось полученным в тот же день известием из Пензы, что Пугачев с толпой до 2 тысяч человек появился в виду Алатыря и приближается к этому городу. Кому верить: главнокомандующему или Пензенской провинциальной канцелярии – Бошняк не знал и затем решил не приступать к возведению укреплений до разъяснения обстоятельств[770].

Он верил более сообщению главнокомандующего, и, имея в виду, что большинство населения занято необходимыми полевыми работами, отложил наряд рабочих, и таким образом ни 25, ни 26 июля работы по укреплению города не производились. Видя, что комендант не исполняет обещаний, данных накануне, Ладыженский и члены опекунской конторы настаивали и просили Бошняка прислать скорее рабочих, говоря, что опасность городу не только не миновала, а умножилась. «Но, – писал Свербеев Г.Р. Державину[771], – прелестные усы [Бошняк] в бытность свою вчера здесь [в опекунской конторе] благоволили обеззаботить всех нас своим упрямством; причем некоторые с пристойностью помолчали, некоторые пошумели, а мы, будучи зрителями, послушали и, пожелав друг другу покойного сна, разошлись, и тем спектакль кончился. Приезжай, братец, поскорее и нагони на них страх; авось подействуют всего лучше ваши слова и тем успокоятся жители».

Еще накануне получения этого письма Державин, не желая подчиняться распоряжениям Кречетникова и признавать в Бошняке начальника, просил главнокомандующего, князя Щербатова, разъяснить, кому быть начальником в Саратове, и самонадеянно говорил, что он «подвиг» саратовские власти «сделать приуготовление»; что он отправится сам в Саратов, «ибо мне хочется, – писал он[772], – чтоб там через досугу мой все было в порядке и в готовности (?!)».

«По происшедшему в Казани несчастливому приключению, – писал в тот же день Державин генералу фон Брандту[773], – народ, о сем известившись, в крайнем колебании. Хотя не можно ничего сказать о каком-либо явном замешательстве, однако по тайному слуху все ждут чаемого ими Петра Федоровича, Внедрившаяся в сердца язва, начавшая утоляться, кажется, оживляется и будто ждет только случая открыть себя. Ни разум, ни истинная проповедь о милосердии всемилостивейшей нашей государыни, ничто не может извлечь укоренившегося грубого и невежественного мнения.

Кажется бы, нужно несколько преступников в сей край прислать для казни; авось либо незримое здесь и страшное то позорище даст несколько иные мысли».

Отправив эти донесение, Державин 28 июля получил вышеприведенное нами письмо Свербеева и, желая сохранить за собой мнение человека влиятельного, в тот же день поскакал в Саратов нагонять страх и подливать масло в загоравшийся уже огонь несогласий.