Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

«Напоследок, – сказано в журнале опекунства[801], – примечено было весьма ясно нехотение г. коменданта зависеть но крайней мере от советов г. статского советника Ладыженского, яко старшего перед ним, и что самое то, может, и прежде препятствовало ему соглашаться на предлагаемые к предосторожности от злодеев средства и оставляло его в нерешимости. Итак, чтобы от того не произошло худшего еще замешательства (?), решился г. статский советник с прочими, бывшими с ним, оставить защиту города в диспозицию оного коменданта, а самому с денежной казной, сколько оной за вышесказанными неудобностями спасти удастся, с письменными делами и со всей конторой удалиться в безопасное место».

Избавившись от своих антагонистов, Бошняк мог считать теперь себя единственным распорядителем по защите, хотя в условиях крайне невыгодных: силы его были ничтожны, позиция слаба, да и оборонялась-то она небольшим числом орудий, на дурных лафетах.

Утром 6 августа находившийся в разъездах есаул Тарарин прибыл к отряду майора Семанжа и объявил, что мятежники приближаются к Саратову, что все бывшие с ним казаки передались на сторону самозванца и он сам, Тарарин, избавился от плена только тем, что заколол двух человек, гнавшихся за ним, и успел ускакать. Заявление это обескуражило отряд, 10 человек донских казаков также передались на сторону мятежников, и майор Семанж, получив приказание Бошняка отступать, стал отходить к городу в виду появившегося уже неприятеля.

Рано утром, 5 августа, Пугачев оставил свой лагерь у Петровска и двинулся к Саратову с толпой, простиравшейся до 4 тысяч человек с 13 орудиями. Собственно вооруженных было не более 2 тысяч человек, а остальные «с вилами, чекушками, дрючьем, а прочие и безо всего»[802].

Остановившись на ночлеге, самозванец вспомнил, что плененные им под Петровском донцы не приведены еще к присяге, и потому он потребовал к себе сначала Мелехова, а потом и остальных.

– Был ли ты у присяги? – спросил Пугачев.

– Не был, – отвечал Мелехов.

Самозванец подал ему золоченую медаль, установленную за франкфуртское сражение.

– Жалует тебя Бог и государь, – сказал он при этом, – служи верно.

Мелехов взял медаль и поцеловал руку Пугачева; точно такими же медалями пожалованы были хорунжие Колобродов и Попов. Все остальные казаки приведены к присяге перед образом в медных складнях, и им объявлено, что назначается жалованье по 12, а старшинам по 20 рублей, и тотчас же выдано медной монетой.

Утром 6 августа мятежники широкой полосой подошли к Саратову: часть их шла по московской дороге, а другая направилась левее этой дороги – на Соколову гору. Полковник Бошняк выслал саратовских казаков и приказал им отхватить мелкие партии неприятеля, подъезжавшие к городу для рекогносцировки. Высланные казаки завели с прибывшими переговоры, остались в толпе, а возвратившиеся два человека объявили, что сторонники самозванца требуют уполномоченного для переговоров. Среди жителей, и в особенности купечества, заметно было колебание, и на устах как бы вопрос: не лучше ли покориться. Ратман и есаул саратовских казаков Винокуров просили купца Федора Кобякова съездить и узнать, зачем мятежники зовут уполномоченного? Кобяков поехал, и лишь только остановился на горе для переговоров, как Бошняк приказал открыть огонь по собравшейся толпе. Выстрелы защитников вызвали негодование со стороны купечества. Бургомистр Матвей Протопопов с горечью выговаривал Бошняку, что эти выстрелы лишили их лучшего купца в городе.

Между тем Кобяков был отведен к Пугачеву, который расположился у зимовья саратовского колониста Пилисова, верстах в трех от города. Зная, что самозванец вешает всех ему противящихся, Кобяков поклонился ему в ноги.

– Ты что за человек? – спросил Пугачев.

– Саратовский житель Кобяков. Прислан к вашему величеству от города, чтобы вы пожаловали манифест. Народ желает вам служить, да только нет манифеста.

Пугачев передал ему манифест и приказал показать казачьему есаулу Винокурову, но Кобяков, приехав в Саратов, отдал полковнику Бошняку, который, не читая его, изорвал и топтал ногами. Тем не менее купцы заявили, что они драться не будут, и стали расходиться по домам, а Кобяков, разъезжая верхом на лошади перед солдатами, кричал им: «Поберегите своих!» Бошняк приказал арестовать Кобякова, но его не слушали, так как выстрелы мятежников произвели уже всеобщий переполох.

Пугачевцы выставили на Соколовой горе восемь орудий, но все они были настолько малого калибра, что снаряды только одного орудия достигали укрепления. Несмотря на то, при первых выстрелах жители начали перебегать на сторону самозванца, сначала поодиночке, а потом толпами. Находившийся на крайней батарее с 12 канонирами прапорщик Григорий Соснин оставил батарею и, подойдя к царицынским воротам, кричал городничему, чтобы тот отворил их. Мятежники хлынули в отворенные ворота и рассыпались по городу. Соснин был отведен с своей командой к самозванцу, отдал ему честь «всем фронтом», стал на колени и передал свое оружие.