Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

Вслед за тем пришло донесение, что Пугачев переправился через Волгу и бросился в степь. Не зная близко характера театра действий, граф Панин прежде очень опасался этого, ибо полагал, что войскам преследовать самозванца по степи было почти невозможно за недостатком продовольствия. Но теперь, когда Михельсон разъяснил ему, что Пугачев бежал с самым небольшим числом сообщников и что он сам должен испытывать лишение во всем необходимом, тогда граф Панин изменил свое мнение и был очень рад, что самозванец пошел по этому, а не по другому направлению. «Изгнанием его совсем из империи вашей на степь, – доносил главнокомандующий императрице[920], – и низложением всей его укрепившейся было уже силы, освободилось государство от опасности главнейших своих повреждений и доставило мне способы и время удобнее разделять свои команды», как на истребление шаек, коснувшихся уже донских селений, так и на принятие мер к недопущению Пугачева повернуть обратно в места населенные. Все внимание графа Панина сосредоточилось теперь на скорейшем восстановлении тишины и покоя, и он надеялся достигнуть этого строгим наказанием виновных и награждением остававшихся верными правительству. Главнейших виновников и предводителей шаек, нападавших на Керенск, главнокомандующий казнил; остальных захваченных в плен он привел к присяге в церкви «со всенародным молебствием» о здравии императрицы. Всех же отличившихся при обороне Керенска он произвел в следующие чины, а пленным туркам приказал выдать в награду по рублю[921].

Императрица утвердила все эти награды, произвела всех гражданских чиновников в следующие чины, приказала пленным туркам сверх рубля выдать по кармазинному кафтану, а керенским дворянам и всем горожанам выразила особым манифестом «свое благоволение, милость и похвалу»[922].

Задержанный на несколько дней в Керенске, граф Панин только 10 сентября прибыл в Нижний Ломов и остановился в монастыре Казанской Богоматери. Едва только вступил он в монастырь, как архимандрит Исаакий пал перед главнокомандующим на колени и, сняв панагию и камилавку, подал их графу Панину. Раскаиваясь в своем преступлении, он добровольно лишал себя сана и просил помилование от дальнейшего наказания. Главнокомандующий приказал ему донести подробно о действиях мятежников[923]и именем императрицы объявил им помилование, но только от смертной казни и телесного наказания, а относительно лишения священства представил Святейшему Синоду. В то же время он приказал читать во всех церквах только что полученные объявления Синода от 20 августа, обращенные к населению и духовенству[924].

«Принужден, к сожалению, признаться, – доносил граф Панин императрице[925], – что во всей здешней стороне, где я теперь обращаюсь, чин церковный погружен в самом вышнем невежестве и грубиянстве столько, что особливой и диковинной быть поставляется, когда между многими из них увидится один с настоящим чувствованием познание должности пастыря, а не только что исправителя служения церковного, частью уже наизусть выученного. Всеконечно, премудрая монархиня, сей чин заслуживает к исправлению своему вашего прозорливого о лучшем научении и воспитании в его молодости милосердого внимания; если бы он, хотя мало инаков был, нежели как есть, то бы, конечно, теперешняя вредность государства до такой степени возрасти не могла».

Виновные в соучастии с мятежниками были преданы суду, и зачинщики были казнены в присутствии главнокомандующего. Воеводский товарищ Овсянников был отправлен в Казанскую секретную комиссию, а секунд-майор Лукин и канцелярист Лев Юрьев были именем императрицы произведены в следующие чины. Уезжая в Пензу, граф Панин, в посрамление жителей Нижнего Ломова, приказал по всем выездам из города поставить виселицы, колеса и глаголи, на которых, по словам Лукина, тела казненных «значились долгое время».

При въезде главнокомандующего в Пензу глазам зрителей представилась ужасная, вопиющая картина: перед его экипажем пало на землю «неожидаемое число дворянских вдов с младенцами и возрастными девушками, осиротевшими злодейским убийством отцов и мужей их». Все они с воплем и рыданиями просили помощи; все они были в рубищах, «извлекающих слезы из самых свирепейших сердец». Тут же стояли и многие помещики, ограбленные дочиста и не имевшие теперь дневного пропитания. Граф Панин выдал им денежное пособие, не превышавшее, впрочем, в общем 2 тысяч рублей, и просил милосердого на них воззрения императрицы[926].

На следующий день жители Пензы были свидетелями не менее потрясающей картины – казни преступников. Казнь эта совершалась публично и в присутствии населения, нарочно для того собранного из ближайших к городу селений. Наиболее виновные из захваченных мятежников были расставлены под виселицами, колесами и глаголями. По приезде главнокомандующего начались казни: одних вешали, других секли кнутом. По произведении казни и наказания граф Панин обратился к собравшимся с особой речью.