Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

Последних было громадное число; они бродили шайками по разным направлениям, грабили и разоряли край, неистовствуя над помещиками и дворянами. Граф Панин принужден был прежде всего уничтожить эти шайки, чтобы не допустить в тылу своем развитие мятежа, а затем уже думать о действиях против главных скопищ самозванца. Таким образом, удаленный на огромное расстояние от передовых отрядов и разобщенный с ними восставшим населением, главнокомандующий не мог иметь никакого влияния на действия войск, а тем более не мог управлять ими. Получая донесение как частный человек, о фактах уже совершившихся, граф Панин был в самом мрачном настроении.

В Шацке он получил донесение полковника Михельсона о неудачном сражении на реке Пролейке и считал положение свое «в самом высшем кризисе» и «в самом предосудительном для нас состоянии».

«Ежели не сделается вскоре тому лучшей перемены, – писал он Д.И. фон Визину[915], – то я не могу желать никому, из усердных ко мне, вступать к теперешнему моему делу. Надобно больше всего одной Высшей Деснице вывесть меня из оного с той честью, чтоб я нашелся в состоянии обнадежить себя, что могу уже с верностью управлять моими распоряжениями, и что следствия их должны зависеть только от моих предусмотрений или от ошибок, которые теперь еще, по своему существу, в единой Божеской, а не человеческой зависимости. Самых безделиц недостает: людей, денег, пропитания и известности еще – откуда, что и в каких местах заготовлять в средине огня воспламеняющегося и в средине предательств и не в ожидаемых местах. Моя решимость теперь еще, дорогой приятель, в том только, чтобы умереть с честью».

Такое мрачное настроение графа Панина несколько изменилось, когда он получил второе донесение Михельсона об отбитии самозванца от Царицына. Объявив об этом, главнокомандующий приказал сжечь публично под виселицей манифесты Пугачева, присланные Михельсоном, и сам отправился в город Керенск. Там он принужден был остаться на несколько дней, так как, по его словам, вся окрестность верстах в пятистах «была приведена всей почти без изъятия чернию в наивеличайшее возмущение»[916].

Керенск оказался центром возмутившегося населения, и вокруг него бродили значительные шайки мятежников. Главнокомандующий разослал по разным направлениям отряды и приказал им преследовать инсургентов. 30 августа капитан Гезилевский с небольшим отрядом из авангарда Древица разбил толпу более 500 человек, бывшую под начальством приобревшего себе громкую известность в крае пугачевского полковника Ивана Иванова. Сам предводитель был убит, более ста человек пали на месте сражения, 13 пушек и 17 человек пленных остались в руках победителей. Вслед за тем капитан Лунин, после четырехчасового боя, выгнал мятежников из Наровчата; подполковник Архаров очистил от мятежников Краснослободск и Троицк, а полковник Древиц и подполковник Бедряга разогнали настигнутые ими две партии[917].

«Все оные бунтовщичьи шайки составляются каждая в несколько тысяч человек и предводятся под именем самозванца». Разбитие и рассеяние их не было еще залогом для успокоения края, и граф Панин находил, что крутые меры необходимы. «Принужден открыться, – писал он, – что содрогается сердце и всякое человечество, слыша и видя, какое ужасное злодеи делали разорение и убийство почти всем без изъятия здешней окрестности дворянским домам и какой общий во всей здешней черни бунтовщичий дух поселен, который никак нельзя иным пресечь, как страхом жестокой казни, и без оной мне обойтись совсем невозможно».

Получивши это донесение, императрица на этот раз согласилась с мнением главнокомандующего, и 16 сентября князь А. Вяземский объявил Сенату высочайшее повеление, чтобы все распоряжения, сделанные графом Паниным относительно усмирения бунтующей черни, были оставлены в полной силе впредь до указа и чтобы Сенат поручил всем присутственным местам при определении наказаний за всякие преступления поступать «по точной силе вышеупомянутых учреждений графа Петра Ивановича Панина»[918].

В Керенске главнокомандующий получил донесение полковника Михельсона о разбитии им мятежников у Сальникова завода, причем он выражал надежду захватить скоро самого Пугачева живым или мертвым. Это известие очень ободрило главнокомандующего и, доносил он, «особливо подкрепляет меня упование на счастье вашего императорского величества и на Десницу Вышнюю, благословляющую всегда все деяния ваши[919].