Пуговичная война. Когда мне было двенадцать

Мальчишки решили, что разделят всё, только хлеб у каждого будет свой. И вскоре рядом с плитками шоколада и коробкой сардин выросла горка сахара, кусочки которого Крикун тщательно пересчитал.

Яблоки невозможно было выложить на стол, их оказалось втрое больше, чем едоков. Похоже, все и вправду превосходно справились с задачей, но и здесь генерал со своей бутылкой водки снова всех переплюнул.

– Каждый получит сигару, – заверил Курносый, широким жестом указывая на ровную плотную батарею тщательно отобранных стеблей клематиса: гладких, без узлов и с маленькими круглыми отверстиями, что говорило о том, что затягиваться будет хорошо.

Одни находились в хижине, другие лишь заходили в нее; заходили, выходили, смеялись, хлопали себя по животам, в шутку обменивались тумаками и поздравляли друг друга.

– Эй, старик, всё в порядке?

– Вот что значит настоящий кореш!

– Уж повеселимся!

Решили, что начнут, когда будет готова картошка. За ней следили Курносый и Тижибюс: ворошили угли, отбрасывали горящие головешки, иногда с помощью палочки вытаскивая аппетитные клубни, чтобы потрогать их кончиком пальца. Обжигались и трясли руками, дули на пальцы и снова подбрасывали дрова.

В это время Лебрак, Тентен, Гранжибюс и Крикун, пересчитав яблоки и кусочки сахара, на которые каждый имел право, занимались справедливой дележкой плиток шоколада, конфеток и лакричных палочек.

Огромное волнение охватило их, когда они начали открывать банку сардин: маленькие или большие? Получится ли поровну поделить содержимое на всех?

Переворачивая кончиком ножа те сардинки, что лежали сверху, Крикун считал: восемь, девять, десять, одиннадцать!

– Одиннадцать, – повторил он. – Ну-ка, трижды одиннадцать – тридцать три, четырежды одиннадцать – сорок четыре! Вот черт! Ну что за черт! А нас сорок пять! Одному не хватит.

Сидевший на корточках перед костром Тижибюс услышал этот зловещий возглас и в один момент решил проблему:

– Пусть это буду я, если хотите, – воскликнул он. – А вы дадите мне облизать банку с маслом, я это так люблю! Годится?

Годится ли? Да это просто потрясающе!

– Думаю, печеная картошка готова, – произнес Курносый, наполовину обгоревшей двурогой ореховой веткой отталкивая в глубину очага красноватые угли, чтобы лишить их поживы.

– Тогда к столу! – проревел Лебрак.

Он встал у входа:

– Эй вы, отколовшиеся, вы что, не слышите? К столу, вам говорят! Давайте подходите! Может, сходить за знаменем?

И все сгрудились в хижине.

– Пусть каждый займет свое место. Сейчас будем делить, – приказал командир. – Сначала картошка, начинать надо с горячего, так лучше. И вообще, это шикарно, так делают на званых обедах.

И четыре десятка мальчишек уселись на свои места, плотно сжав коленки под прямым углом, как у египетских статуй, и, зажав в руке свой кусок хлеба, стали ждать раздачи.

Она свершалась в благоговейной тишине: те, до кого еще не дошла очередь, во все глаза смотрели на серые кругляши, чья матово-белая дымящаяся плоть источала вкусный здоровый и сильный запах, усиливавший аппетит.

Мальчишки счищали шкурку, вгрызались в мякоть, обжигались, выпускали картофелину из рук, и она иногда скатывалась на колени, где проворные руки вовремя подхватывали ее. До чего же это было вкусно! Они смеялись, переглядывались, заразительная радость растормошила всех, и языки начали развязываться.

Время от времени они подходили к лейке, чтобы напиться.

Пьющий вытягивал губы хоботком, прикасался ими к жестяному носику, мощно втягивал воду, с полным ртом и раздутыми щеками проглатывал всё, давясь и выплевывая воду фонтаном, и разражался смехом под шутки товарищей.

– Выпьет! Не выпьет! Спорю, что да! А я говорю, нет!

Наступил черед сардин.

Крикун благоговейно разделил каждую рыбку на четыре части. Он действовал с крайней аккуратностью и точностью, чтобы части не крошились, и взял на себя выдачу каждому причитающейся порции. Деликатно, ножом, он подхватывал в банке, которую нес Тентен, кусочек и клал каждому на хлеб его законную долю. В этот момент он был похож на священника, причащающего верующих.

Никто не притронулся к своему куску, пока Крикун не обнес всех; Тижибюс, как и было условлено, получил свою банку с маслом, а также несколькими крошечными ошметками плавающей в нем кожицы.