Пункт третий

– А ты ему кто?

– Знала бы – сказала. Ну, второй состав, например, дублер, запасной игрок, а? Нравится? А тебе правда домой надо или останешься? Если домой – не хуже Усенки могу доставить.

Помолчав, Фейгель выбрал – остаться.

– Саш, а ведь Усенко уверен, что мы – того… – сказал он, чтоб прояснить обстановку.

– И не только Усенко, – спокойно отвечала Александра Юрьевна. – Товарищи в этом тоже уверены: вошел, да не вышел. И, кстати, это неплохо: какая-никакая, а тебе подпорка. Да, еще вот: а у тебя на допросе второй сидел, студентик такой с виду?

Легкость, с которой Сашка прикрыла скользкую тему, еще больше смутила Фейгеля. Что же неплохо: стать ее любовником или делать вид такой для товарищей? И как об этом спросить? И зачем она так нехорошо говорила про дублеров?

Фейгель вздохнул и начал рассказывать о том, как веселился студентик после кофейной диверсии.

– Непонятно все это, – солидно рассуждал Прохор Давидович, – на чекиста он, правда, совершенно непохож.

– Да, – соглашалась Александра Юрьевна, – и с виду почти свой, и сачок приличный: Шекспира втихаря читал по-английски.

Лед на коленке почти растаял, боль ушла, но опухоль не спадала, и надеть штаны было невозможно.

– Да, Шекспира, и супер был с портретом. Приятный такой парень, – подтвердил Фейгель и вдруг, решившись и глядя прямо в глаза Александре Юрьевне, быстро заговорил:

– Саш, я давно хотел тебе сказать…

3

На этом месте он и завяз вчера; казалось бы, рано или поздно любой рыцарь обязан начать объяснение, а отговорив, почтительно склониться к ногам своей дамы в ожидании ответа.

Валентин Николаевич всегда старался увидеть происходящее и только после этого разрешал себе начинать перевод. Еще вчера у него возникло ощущение, что в этом месте часть текста утеряна: рыцарь не совершил еще ничего такого, что позволяло бы ему надеяться на благосклонность хозяйки: заблудиться в лесу – заслуга небольшая.

Следователь Первушин лежал в постели, курил, прихлебывал чай и пытался работать. Перевод, однако, встал безнадежно; вечер погиб.

Валентин Николаевич крайне редко позволял себе вечернюю праздность, но так уж получилось: и болезнь, и дурацкая суета днем, и наплывающая поверх озноба тревога не давали сосредоточиться, чтобы одолеть трудное место.

Вечерний скандал с Бондаренкой утих на удивление быстро. Получив приказание остаться, Первушин, не снимая пальто, уселся на стул посреди комнаты. Некоторое время он сидел молча, глядя в пол, и хрипло кашлял. Вскоре Бондаренко довольно вежливо поинтересовался, не желает ли молодой коллега раздеться и заняться делом.

– Совсем не желаю, Сергей Федорович, – спокойно отвечал Первушин. – Во-первых, я болен, а во-вторых, очень тороплюсь.

– К бабе? – спросил Бондаренко потеплевшим голосом.

Первушин промолчал.

– Ладно уж, иди, – разрешил начальник. – Так бы и сказал – к бабе, а то – насморк, кашель. Иди уж, все равно от тебя, такого, толку нет.

Валентин Николаевич коротко попрощался и ушел.

Теперь, когда он разрешил себе расслабиться и подремать, голова, как назло, прояснела, от Бондаренки мысль потянулась к плоскорожему; там было все жутко и нехорошо, и Валентин Николаевич усилием воли выставил Рваную Губу из головы вон. А Бондаренке надо бы завтра сагу какую-нибудь придумать, про баб. А он в ответ что-нибудь нарасскажет. Тошнотка. Да, кстати, – имеет ведь следователь, лейтенант КГБ, право на грипп? Первушин приободрился и пошел искать градусник.

А Фейгель с Полежаевой – славные ребята, живые и без позы, особенно Фейгель. Валентин Николаевич с удовольствием вспомнил про кофе и оперетку. Александра – та, конечно, некоторый понт держит – ни шагу в сторону, но все ж довольно мило у нее выходит; а Фейгель – совсем настоящий, смешной, нараспашку: хотите – ешьте, хотите – нет, весь я тут.

Наверно, теперь за чаем допросы свои обсуждают, стажера хотят вычислить. Смешно. Валентин Николаевич нашел градусник и лег.

Теперь рыцарь стоял перед глазами как живой; в одной руке он держал свой шлем, другая лежала на рукоятке меча; рыцарь расхаживал подле стола, погруженный в думы, и хозяйке трижды пришлось повторить приглашение к ужину. Неловкий, переполненный восторгом, он потянулся к ее руке и опрокинул на скатерть кубок с вином; темный тягучий напиток пополз по столу.

– С градусником никак нельзя засыпать, – приказал себе Валентин Николаевич и разлепил глаза.

Засыпал он счастливым и свободным: градусник показывал тридцать восемь с половиною.

4

– Тридцать восемь – это в Перми, а по области – до пятидесяти, сам слышал, – говорил Пехов, подавая кружку. Игорь Львович лежал на шконке; стоило ему закрыть глаза, и секция начинала крутиться и переворачиваться так, будто он находился внутри огромного колеса.

– Сотрясение, факт, – расстраивался Пехов. – Пейте, не бойтесь, это я купчика[17] заварил. Купец, он не вредный, и жар хорошо с головы гонит.

Пехов стал неторопливо рассказывать о целебных свойствах купца.