Пункт третий

Как просто все выходило зимой: зимой Александра Юрьевна пообещала Рылевскому подать заявление о браке с ним сразу после суда.

Увидит она также и Ирину Васильевну, враз растерявшую свое свободолюбие после ареста Игоря. После ареста она от души посмеялась над прибывшей спасать страдальца Александрой, сказала, что не подозревала в Игоре склонности к такого рода романтике, и села кормить Кольку.

– Похож? – спросила она, отняв грудь и поворачивая сына лицом к зрителю.

Ребенок забеспокоился, завертел головой; сквозь редкие волосы на затылке просвечивала розовая младенческая кожа.

– Похож, – выдохнула Александра Юрьевна и пошла к двери.

…Все это, честное слово, просто бред, театр абсурда под управлением И. Л. Рылевского.

Данное зэку слово – это святое; ребенок, в свою очередь, тоже – святое. Любую ситуацию нужно рассматривать в полном бескорыстии, забыв себя и вычеркнув свой интерес, – так всегда говорил Рылевский.

Больше всего Александре Юрьевне хотелось вообще оставить всю эту судно-брачную историю, вернуться на ближайшем поезде в Москву, войти в дом свой, лечь и укрыться одеялом с головой.

…И повернуть судьбу…

Однако, взяв себя в руки, она отбросила, по Рылевскому, свой интерес, потушила окурок о сухую нагретую доску песочницы и поплелась дальше – искать цветы для героя. Действия ее были совершенно бескорыстны: она знала, что из-за цветов Ирина Васильевна устроит отдельный, особо изысканный скандал.

4

Скандал вызрел окончательно около девяти, часа через два после того, как Рылевского спустили в собачник[22]. Оказавшись в огромной пустой камере, Игорь Львович немедленно расположился додремывать: хотелось быть в форме перед судом. Вскоре, однако, покой его был нарушен: к нему впихнули большую кодлу растратчиков. Солидные, не утратившие еще вида дяди суетились, раскладывая на нижних нарах бесконечные чертежи разворованной ими стройки.

Рылевский откатился подальше от их компании.

– Обратите внимание, Петр Семенович, на этот расчет, – басил рядом лысый очкастый тип в хорошем костюме.

– Земляк, громкость убавь, – миролюбиво попросил Игорь Львович.

Очкастый удивился, но отошел: его отозвали разбираться с каким-то еще расчетом, и Рылевскому удалось ненадолго заснуть. Сквозь сон он слышал, как привели еще несколько человек; потом кто-то сел ему на ноги.

– Я здесь с утра сижу, пусти, – нагло вытесняя его, сказал крепкий высоченный мужик, шестерка, видимо, от растратчиков. Зачем им понадобилось именно это место – бог весть.

– Хоть до вечера сиди, земляк, обожди только, пока меня увезут, – предложил Рылевский.

Мужик прихватил его за плечи и рванул на себя.

– Не по масти блатуешь, – сказал Игорь Львович, вцепляясь ладонями в край нар. Драться из-за дурацкого места, приехать в суд избитым – невероятно глупо; но и поощрять такой беспредел тоже нельзя. К тому же есть вероятность, что этот тип вообще действует не от себя, а по поручению; тогда все равно от…дят.

Игорь Львович откинулся назад, помедлил немного, резко боднул дядю в живот и посоветовал:

– Отдохни, земляк. А уж уйду – хоть до смерти здесь сиди.

Земляк был на голову выше Рылевского; упал он скорее от неожиданности, чем от удара, и отдыхать не собирался. Напротив, он тут же вскочил и двинулся на Рылевского, почти рыча, медленно и неотвратимо.

– Неужто ты тут, Рыло? – негромко произнес кто-то наверху.

Игорь Львович узнал своего старого приятеля и соседа по коммуналке бандита Кису.

Киса лениво двинул растратчика ногою в лицо и предложил Рылевскому:

– Полезай к нам, сверху им на чертежи нассым.

Радостно и удивительно принимать спасение из рук своего народа.

Растратчика сдуло. На верхних нарах, усевшись в кружок, чифирили Кисины подельники.

Игорю Львовичу показалось, что он уже видел это когда-то давно, скорее всего, у Рембрандта: выплывающие из темного воздуха угловатые лица, яркие белки глаз, руки с большими крепкими пальцами, металлический отблеск кружки, странные одежды, удержанная тревога, силою хранимый покой.

Тратить на отмщенье последние перед отправкой минуты не хотелось. Свесившись с нар, Киса кратко предсказал растратчикам их судьбу, заставил Рылевского хлебнуть из кружки – в ней оказался убойной силы чифир – и отозвал его на разговор.

Игорь Львович не успел даже спросить, как это им удалось протащить через два шмона чай, кружку и бритву[23]: Киса торопливо заговорил, надеясь по старой памяти на добрый совет.

Было понятно, что он измотан до последней степени: длинный нос его заострился и стал как будто еще длиннее, темные запавшие глаза коротко и остро вспыхивали; он держался из последних или, вернее, из послепоследних сил.

И было отчего. На дважды уже до того судимого Кису повесили участие в групповом убийстве, хотя на самом деле он просто оказался невольным его свидетелем; подробно рассказывать было некогда, но Рылевский почему-то сразу ему поверил: резкий и честный по-своему Киса так убить не мог.