Пункт третий

Сегодня его должны были приговорить к вышке, поскольку он никого не сдал и не собирался; собирался же он, напротив, бежать и хотел посоветоваться, когда это лучше сделать: по дороге в суд, из суда или по дороге обратно.

Рылевский прикинул, что по дороге в суд они окажутся в одном воронке.

Киса повернулся спиной к двери и продемонстрировал свое снаряжение.

– Ты бы, Вася, еще гранату приволок, – восхитился Игорь Львович.

– Была. Побоялся только с собой взять, там осталась, – грустно отвечал Киса, скупыми движениями притыривая обратно пушку и нож; и тут же, бог весть откуда, в его руках появилась небольшая плоская фляжка.

Он неторопливо отвинтил крышку, глотнул сам и предложил Рылевскому. У Игоря Львовича перехватило дыхание: обманутый легкостью, с которой пил Киса, он сделал слишком долгий глоток.

Во фляге было что-то, несомненно, вредоносное.

– Спирт с ноксироном, – пояснил Киса, глядя на задохнувшегося приятеля. – Нервы здорово успокаивает.

– Предупреждать надо, мать, – злобно отфыркнулся Рылевский.

– Коктейль «Вышка», ресторан «Кресты», – смущенно пошутил смертник.

Рылевскому стало стыдно.

– Благодарю, – бодро сказал он, – только название сменить надо, пусть будет «Далекий путь», например, или «Летите, голуби», а?

Киса благодарно заржал и хлебнул еще.

Незадолго до ареста Рылевский прогуливался несколько раз по предполагаемому пути следования воронка – от Крестов до Фонтанки – и теперь, объявив извилистую трещину доски Невой, вычертил подле нее горелой спичкой довольно точный план.

Когда их выкрикнули на выход, все было уже решено: Игорь Львович убедил Кису дергать по дороге из суда: и конвой к концу дня вялый, и сам уж уверен, что другого выхода нет, – и взялся передать Кисиной бабе все его прощальные поручения.

Воронок для особо опасных подогнали почти вплотную к дверям, и им удалось пройти только три шага под ярким утренним небом.

Игоря Львовича с Кисой провели вперед и поставили в стаканы[24], остальных набили в общий отсек вперемежку с растратчиками.

В стакане было очень душно, но спокойно, а главное, на уровне глаз обнаружилась небольшая вертикальная щель; при определенном положении головы сквозь нее можно было наблюдать за дорогой.

Однако Рылевскому было не до того: коктейль «Вышка», подложенный чифиром, делал свое проклятое дело: клонило в сон, все тело стало чужим, бесформенным, вялым. Игорь Львович задремал; из соседнего стакана в его забытье проникал хриплый и резкий голос – Киса, видимо, окончательно успокоил нервы и пел душевно и убедительно: «А жене скажи слово прощальное…»

День

1

– Ну и «последнее слово», заметь, все-таки есть у него возможность что-то сказать, не «смерть коммунистам!» же выкрикивать, – рассуждал Дверкин, не замечая окрестной красы: автобус переезжал Неву и вокруг было много света, простора, синей с ярким блеском воды.

Цветов Ирина Васильевна покупать не велела.

Напротив суда на набережной уже толпился народ; друзья и знакомые здоровались, задавали ненужные вопросы, тормошили и дергали Ирину; Полежаевой, однако, еще не было.

Ирина Васильевна закурила и отвернулась к реке. Неторопливая серо-зеленая вода тащила в Неву всякую дрянь и даже под таким ярким небом не меняла цвета.

По другому берегу вдоль реки ковыляла старуха с авоськой; толстая тетка катила коляску ей навстречу; они поравнялись и заговорили. Мимо них прошел гражданин с черной собакой; собака сунула морду в старухину авоську и оплела длинным поводком ноги беседующих женщин. Они повернулись к дядьке, смешно и беспомощно размахивая руками; крики их сдувал ветер. Гражданин оттащил собаку, и сцена распалась, старуха зашаркала дальше. На набережной появилась девица с цветами в руках; она шла медленно и курила на ходу. Когда они миновали друг друга, старуха обернулась и плюнула вслед курящей девушке. Ирина Васильевна узнала Сашку.

– Привет, Иринушка, – поздоровался с Ириной Васильевной давно уж стоявший за ее спиной Уборин.

Сашка махала им цветами с другого берега.

– Поторопись, – крикнул ей Уборин и, подняв левую руку, похлопал себя по запястью.

Александра Юрьевна припустилась в сторону моста.

– Уходи, – обернувшись, зашипела Ирина, – уходи, а то я тебе сейчас сама психовоз вызову.

Евгений Михайлович достал папиросу и улыбнулся ей ласково и широко: спереди у него недоставало трех зубов.

– А где мне еще сегодня быть, подумай: уж в горсуде-то меня искать не будут. Заодно и Игорю покажусь.

– Да, да, – легко проговорила Ирина Васильевна, – вот утром, бывает, встанешь, на суд поедешь, скука сплошная, жить не хочется, а тут, глянь, – Уборин притащился, от ментов, значит, по крышам уходить станет, отстреливаться – так и развлечет.

– Как Колька? – спокойно спросил Уборин, вытаскивая из кармана отлично выструганную и отполированную рогатку. – Ему вот сделал, на вырост.

Евгений Михайлович улыбался ровно и безмятежно, играя морщинками у рта и глаз.

Лисовская замолчала и отвернулась: эта улыбка была ей хорошо знакома – возражать далее не имело смысла.

Уборин уже рассказывал подбежавшей Сашке свою любимую историю о неуловимом ковбое.