Пункт третий

– Вот и я говорю: недосмотр у нас с психиатрией получается, на всех ее не хватает, – скорбно заметил Евгений Михайлович. – Я сейчас ухожу, а если хочешь спокойно поговорить, без цветочков, приходи к Ирке сегодня после одиннадцати. Я тоже буду. Тематический вечер с вами проведу: брак и невесты Рылевского, годится?

– Спасибо, приду, – сказала Александра Юрьевна. – А тебе не стремно разгуливать?

– Сейчас поведут, гляди, – отмахнулся Евгений Михайлович. – Вечером у Ирушки, договорились?

Молодые люди в штатском уже расчищали путь: одних вытеснили в боковой коридор, других вежливо попросили спуститься и попросту выжали на улицу.

На площадку вышел огромный конвоир, слегка притормозил, поглядел зачем-то вверх; за ним, держа руки за спиною, шел Рылевский; голова его была втянута в плечи. Александра Юрьевна метнула цветок; он несколько раз перевернулся в воздухе и угодил в голову второго, шедшего позади конвоира. Конвоир дернулся в сторону, фуражка слетела с его головы и завертелась по полу; он споткнулся, неловко подпрыгнул и сгоряча отфутболил ее; фуражка покатилась по лестнице вниз.

Рылевский нагнулся за цветком.

– Я тебе покажу – жены нет!.. – закричала вдруг пробившаяся на площадку Лисовская. – Завтра же заявление подам, чтоб была!..

Цветок растоптали уже так, что поднимать было нечего.

– Руки за спину, – рявкнул на Рылевского набежавший сзади конвойный офицер, оттесняя Ирину Васильевну, дошедшую, надо сказать, до некоторой крайности в изложении своих взглядов на брак и семью.

Конвой вместе с Рылевским удалялся вниз; перегнувшись через перила, Александра Юрьевна смотрела, как солдат поднял свою фуражку и долго отряхивал ее на ходу, не сбиваясь с шага, как последний покидающий сцену актер.

Сиеста

1

Евгений Михайлович с удовольствием досмотрел эту, отчасти им самим поставленную, пьеску; надо было попрощаться с актрисами. Он похвалил мимоходом меткий бросок Александры Юрьевны, а затем, спустившись, смачно расцеловал Ирину.

– Правильно ты, Ирушка, решила – замуж тебе пора, – одобрительно сказал он. – Хочу вот вечерком к тебе заглянуть, потолковать, замужество, сама знаешь, дело серьезное.

Ободрив таким образом невест, Евгений Михайлович выбрался из здания и поплелся по набережной, то и дело проверяя, нет ли слежки. Двое молодых людей в штатском следовали за ним на почтительном расстоянии, старательно выдерживая дистанцию. Уборин отошел к реке, сунул беломорину в дыру из-под переднего зуба и задумался. Ярко-белая чайка, солнечные блики на воде, перегретый асфальт; послеобеденное безлюдье жаркого городского дня.

Топтуны медленно тащились по пустынной набережной. Надо думать, он не опознан: слишком уж несерьезно выглядит слежка. Скорее всего, его пасут лишь как неизвестного, посетившего политический процесс гражданина.

Евгений Михайлович додумал, докурил и быстро, не оборачиваясь, пошел вперед. Свернув на хорошо знакомую ему улицу, он отбежал от угла и остановился перед афишей. Вскоре появились сопровождающие; они бежали, боясь его упустить, и от неожиданности или по неопытности не сразу догадались, свернув за угол, сменить легкую рысь на шаг. Теперь деваться им было некуда, и они медленно пошли вперед, старательно любуясь архитектурой старого города. Уборин подпустил их шагов на двадцать и открыл прицельную стрельбу из своей личной боевой рогатки.

Высокий топтун вскрикнул и схватился за плечо; второй толокся подле него, стаскивая с коллеги пиджак, чтобы осмотреть рану, и явно не собирался ссориться со стрелком. Евгений Михайлович дружелюбно помахал им рогаткой, пересек улочку и вошел в подъезд. Подъезд этот был сквозным, и от черного его хода начинался великолепный каскад проходных дворов, выводивший туда, где уже полчаса парился в машине инвалид Косовский, поджидая своего изобретательного двойника.

2

Генрих же Павлович Милде, не задействованный в процессе адвокат Рылевского, почти не страдал от жары. Свою машину он поставил в тень, опустил в ней все четыре окна и, поджидая Александру Юрьевну, с удовольствием перелистывал только что купленные в соседнем «Антикваре» книги. Генриху Павловичу давно уже перевалило за шестьдесят, однако он был подтянут, бодр, предприимчив и жизнелюбив и по праву считался лучшим политическим адвокатом Питера.

Рылевский отказался на суде от его услуг не из недоверия, а потому лишь, что хотел ясно обозначить некоторые вещи; а что позволено антисоветчику, то неприлично для его адвоката. Вовсе не для обличительных выступлений в судах нужен был Милде народу, и Александра Юрьевна хорошо это знала; о встрече она договорилась с ним еще из Москвы.

Генрих Павлович обожал устраивать личные дела своих клиентов и уже несколько раз носил в тюрьму записки от Лисовской и хорошее пиво к ним – от себя.

Он заметил Полежаеву издалека – она медленно шла по солнцепеку, курила и щурилась от солнца и недосыпа. Прежде он видел ее только раз, мельком, и подумал тогда, что Игорь стареет: заводит себе девочек все моложе и моложе; свежая, влюбленная, робеющая Александра Юрьевна очень понравилась тогда адвокату Милде.