Пункт третий

– Велел что? – не обращая внимания на Колькино хныканье, спросил Уборин. – Игорь ваш – м…к, крутила, но не сумасшедший – это точно. Он что, за многоженство хотел пострадать, за права братьев-мусульман, что ли?

– Велел оформлять брак, – твердо сказала Ирина, удаляясь в ванную.

– А про Сашку что говорил? Что их договор отменяется? Возвращает ей слово, а?

Вымытый и укутанный в полотенце сонный младенец был чудо как хорош.

– Ничего про Сашку не говорил – не до нее было.

– Так, – злобно сказал Евгений Михайлович. – Придется мне еще со старым Милдой повидаться.

– А мне кажется, – перебила Сашка, – что вы, Евгений Михайлович, хамите даме и вообще – полномочия превышаете.

– У меня, кстати, скоро свидание будет, общее, – улыбнулась Ирина Васильевна. – Так я переспрошу, кому что делать.

Она быстро уложила Кольку и вернулась на кухню.

– Да ладно, не надо, не переспрашивай, – беззаботно протянула Сашка, объявляя, видимо, безоговорочную капитуляцию. – Шел бы ты, Уборин, совсем светло стало. Где твоя невеста, в чем она одета, как ее зовут…

– Ухожу, голубушки, одолели, – согласился Уборин. – Еще потолкуем, Ирушка, время будет, – по обыкновению ласково попрощался он.

Голубушки вернулись на кухню и сели допивать холодный чай.

– А что это с прокурором случилось? – спросила Сашка. – Ты заметила?

Глаза Ирины стали круглыми и ярко-зелеными, как у кошки.

– Заметила, – сказала она. – Это я его слегка покачала.

– Как?

– Да так – от двери к дальней стене. Простенько. Не то чтоб умею, но люблю; не всегда, правда, выходит – только по вдохновению.

Помутневший кирпичного цвета чай в конце второй бессонной ночи шел тяжело, Сашка справилась с тошнотой, отхлебнула еще и вяло призналась:

– А я его от окна к скамье подсудимых качала.

– А я-то думала: что это его все по кругу мотает? – рассмеялась Ирина. – Не везет Рылевскому, что ни баба, то ведьма, а?

От ее хохота Колька проснулся и заплакал горько, громко, всерьез.

Продолжать записи не было никаких сил.

5 сентября 1982 года

– Ну запиши, – отмахнулся Валентин Николаевич. – Что там еще? «Вехи»? Ну, запиши. Не влияет.

Он отодвинул рукопись и приказал:

– Ты мне протокол давай. Тот, со станции. Нормально работали?

– Пойдем подышим, не возражаете? – предложил плоскорожий.

Они миновали темные сени и спустились во внутренний двор.

– Ориентируешься, – похвалил майор, присаживаясь на низкую колоду. – Ну, что там было?

– Умора, – с удовольствием начал капитан. – Поезд в полпятого приходит – тьма еще полная, со звездами – и одну минуту стоит; люди сначала вещи бросают, а потом сами прыгают – иначе никак.

Я заранее посмотрел, где чего, ребят грамотно расставил. Ну, вагон знали, конечно. Она рюкзак сбросила, а ребята подхватили, он и до земли не долетел, прямо им в руки. Представляешь, звука-то нет, как в вату рюкзак ушел, а вокруг нее четверо стоят, и видать, что не колхозники. Она думала, видно, это гоп-стоп такой местный, и говорит спокойно: рюкзак, что ль, поднести хотите, ребята, – убивает, стало быть, грабителей выдержкой, – ну пошли, мне – вон туда. Мои стоят молча, как приросли. Она опять завела: бросьте, мол, не разбогатеете. А я сзади стою, угораю. Давайте, мол, поделимся, говорит, я бумажки свои заберу, остальное – вам. И сигареты достает. Тут я ей огня вежливо подношу. Нет, говорю, Александра Юрьевна, бумажки, как вы изволите выражаться, как раз-то нам и нужны, а остальное отдадим, не сомневайтесь.

Плоскорожий захохотал.

– В общем, попалась, сука. Молчит, курит. Тут я и подбавил: «Как это у вас говорится, Александра Юрьевна? Капитан, капитан, никогда тебе не стать майором, так?»

– А тебя, может, и повысят за это дело, – заметил Первушин. – Неплохо, в общем, вы развлеклись, позавидуешь. А я тут с этим алкашом чуть со скуки не сдох. У деда мы жили, по соседству, охотники, с понтом. Нас – двое, а они разбегутся, перетусуются, рубят не рубят, не поймешь, все лесничество перепоили к матери; поди знай, по грибы они пошли или автоматы в лесу закапывать. А то еще клюкву собирать тут подрядились, на болотах их пасти – смерть: сверху льет, снизу хлюпает, нигде не спрячешься. Это первый день без дождя сегодня, – добавил майор, – а так с утра до вечера, как медведь ужаленный, под дождем бегаешь, в темноте уж в избу придешь – пожрать бы да спать, – хрен-то. Бондаренко твой бутылочку у деда откупит да его ж и пригласит. Я лежу, за обоями мыши бегают, дрянью какой-то изо всех углов несет, а эти двое тут же за столом сеансы[35] друг другу пересказывают. Дед-то маньяк прям по этой части – все Бондаренке показывал, как лежанку сложить, чтоб, значит, с бабой управляться проще было. Ну, тот и рад. Литр самогону уговорят, наутро перегар такой, что комар пьяный по избе зигзагом летает.

Майор выругался и замолчал. Мимо них по разболтанному деревянному настилу вели в сортир Дверкина.