Пункт третий

Он бросил в тумбочку бесполезную до утра заварку и, не раздеваясь, полез под одеяло. Конечно же поступил он совершенно правильно: во-первых, Любка так и не сообразила, что деньги предложены были ей за рассказ, а во-вторых, любая задравшая юбку женщина обидится, коли поймет, что сделала это зазря; не следовало ссориться с ментовкой из-за такой ерунды.

Молиться перед сном не хотелось. Стыдно сказать, но весь немощный его состав пребывал в полном согласии с разумом: ссориться с Любкой конечно же не стоило.

2–4

– Только уж ссориться из-за этого с ней не стоит, право, – по обыкновению своему ласково и спокойно выговаривал Евгений Михайлович, разливая по чашкам красноватый душистый купчик. – На салфетках подавать стала, вот и умница, – добавил он, глядя все на тот же листок с надписью «…в прокуратуру…», – похвально, Ирушка.

– Шел бы ты, Женька, на х… мне и без тебя сегодня хватило, – не скрывая раздражения, отвечала хозяйка, – деда из-за вас вот выставить пришлось, он мне теперь три года поминать будет, что любовников вожу.

– Нехорошо вышло, а вообще, знаешь, Ирушка, старые люди приметливы бывают, а?

Ирину Васильевну передернуло, но она оставила это замечание без комментариев и тут же напустилась на него по основному вопросу.

– Бред какой-то ты, Женька, придумал, фигню полную. Вот придет эта дура, и что? Нет, ты скажи, что мы с ней выяснять будем? Ну, тебе, понятно, скучно, а мне – нет, мне поспать этак часов хотя бы шесть было б неплохо, ты не находишь? И где ее носит? – Ирина Васильевна отвернулась к окну. – Ты ей что сказал, во сколько?

– Покричишь ты, Ирушка, лучше в прокуратуре, идет? – твердо сказал, а вернее, приказал Уборин. – Во-первых, надо сегодняшнее записать, а втроем это быстрее и точнее будет; а во-вторых, я у нее при тебе спрошу, что и когда говорил ей Игорь о браке, и она нам не соврет, ясно.

– А ты почем знаешь, идиот?.. Ты мне в глаза говоришь, что я вру?.. Так?.. – истерически закричала Ирина.

– Не перебивай, – продолжал Евгений Михайлович, – кричать тебе ну никак нельзя: Колька проснется, молоко пропадет, и вообще – некрасиво. Что ты врешь, я не говорил, упаси боже; я вообще говорю только то, что знаю, а знаю я, что ты – женщина, а она – юная пионерка, не во всем, конечно, но в этом – точно; потому и попрошу ее все Игоревы соображения на эту тему повторить. В-третьих, теперь у нас половина первого, договаривались мы на одиннадцать, деваться ей особенно некуда. Тебе не говорила, кстати, куда идет? В общем, мне это не очень нравится, так что, в-четвертых, ложилась бы ты, а я подожду. А не появится – не сердись, в шесть тебя подниму, ментовки будешь обзванивать.

Ирина Васильевна задохнулась от гнева, но смолчала; сдвинув чашки и все прочее под нос Уборину, она постелила на стол сложенную вчетверо тряпку и принесла из комнаты машинку.

– Ну, – сказала она, изящно отводя левую руку с дымящейся сигаретой, – пишу, что ли: 12 июня 1979 года… состав суда…

– Пиши, пиши, детка, – отозвался Уборин. Тонкий полуночный сумрак за окном из глубины комнаты казался темнее, чем был. – Трубку возьми скорее – международный, кажется.

– Франция – это хорошо, – мягко сказала в трубку Ирина. – Ну, давайте скорее эту вашу Францию… Да, хорошо, и ты меня послушай: прокурор два с половиной попросил. Что? Да, статью не меняли – прокурор, говорю, два с половиной… А? Да сами удивляемся; и телеграммы ваши прямо на суд принесли. И судья Игорю сообщил: приветствуют, мол, вас шахтеры Франции, а телеграммы к делу приобщаются. Да уж, удачно. Ты там шахтерам этим сам благодарность объяви, мне сейчас лень и твоих денег жалко. Скажи, из-за них полгода скинули. Что? Да какая разница из-за чего, а людям приятно будет, может, еще кому пришлют.

Ирина быстро продиктовала фамилии судейских и пункты обвинения и, взглянув на часы, решилась:

– А еще, слушай внимательно, у нас тут пропала одна, Полежаева Александра. После суда ушла, до сих пор нету. Так, дура, девчонка, подписантка[32] и прочее – по мелочи. Да на суд ее из Москвы вызвали – свидетель защиты, бля. Игорева подружка. Что? И моя тоже, без проблем. Утром позвони, не появится – придется на радио запускать… Да, задержание, наверно, не знаю. Что? Нет, до утра не надо.

– Скажи – вообще не надо, – отлипая от окна, посоветовал Уборин. – Вон она тащится, вижу.

– Пришла, пришла эта дурацкая Полежаева, отбой, – проворчала в трубку Ирина. – Днем, значит, звони, часа в два. Да, на завтра только приговор оставили. Ну пока.

Евгений Михайлович отворил дверь и впустил Сашку.

– Еще б проваландалась – утренний выпуск «Свободы» интереснее был бы, – не здороваясь, сообщила ей Лисовская. – «В связи с процессом Рылевского… задержана в Ленинграде… передаем легкую музыку…»

– У-у-у, у-у-у, – изображая глушилку, подвыла Сашка.

Уборин хохотал, обнимая обеих.

– Так всегда бывает, – говорил он, пристраивая Сашку к чаю, – одним – всё, другим – ничего; вот у Игоря, засранца, две невестушки – умницы, красавицы, а у меня, беглого, нелегального, – ни одной: ни ласки тебе, ни утехи – одна борьба.