Пункт третий

– Не раньше часу, если вообще дадут, – говорил Пехов, приплясывая вокруг только что разожженной печи.

– Знать бы еще, что дадут и кому, – отворачиваясь от огня, проворчал Рылевский.

За последнюю неделю их здорово измотал мороз; в их хибаре существовать можно было только рядом с печкой. Дни проходили в топке, добыче дров и бесконечном чаепитии.

После схватки с Дзержинским к Игорю Львовичу не приставали, старались его не замечать, исправно отдавали почту и вообще вели себя так, будто он стал уже ударником труда и быта. РОР ограничился тем, что выдернул к себе Пехова, вяло и неорганизованно побеседовал с ним о здоровье и настроении Игоря Львовича и, совершенно подавленный воровским оптимизмом, отпустил ни с чем.

Раны на голове Рылевского давно зажили, однако участились головные боли; после них долго не проходила слабость, оглушенность, тоска.

– С другой стороны, как им не дать? – размышлял вслух Анатолий Иванович. – Сам говорил – от твоей не отвертишься.

Благую весть принес им еще до развода недобитый за тапки зэк; однако видевшие приезжую расконвойники после ночной полегли спать, и достать их из рабочки было невозможно.

– Душняк голимый, – сказал Игорь Львович, прикрывая печную дверцу. – Пойду кислороду поймаю.

Светало медленно и туго. Менялся лишь цвет неба, а света не прибавлялось, будто густые синие чернила постепенно разбавляли водой. Рылевский не очень удивился, когда из этой туманной голубоватой жижи выплыл белый тулуп чеченского брата.

– В курсэ? – не здороваясь, спросил Магомет.

– Кто приехал? – поинтересовался Игорь Львович, разглядывая побелевшие и разросшиеся вдвое от инея усы прапора.

– Жена, ясно, – удивленно отвечал тот.

– Какая? – спросил Игорь Львович.

Магомет счел этот вопрос проявлением особо тонкого юмора иноверцев.

– Твая, ясно, – улыбнулся он. – Нэ мая.

– Да как зовут? – не унимался Рылевский.

– Ты что, нэ знаешь, как тваю жену завут? – начиная сердиться, спросил чечен. Политик дурил и тратил драгоценное время на пустяки.

– У меня их две, – не вдаваясь, объяснил Игорь Львович. – Я и спрашиваю, какая приехала.

– Двэ жены, брат? – восхитился прапорщик. – Двэ жены имеешь, правда? Так ты в Аллаха вэруешь, брат?

– Да нет, так получилось, – отмахнулся от Аллаха Игорь Львович. – Так вышло, потом расскажу.

– Панимаю тэбя, – медленно и важно произнес Магомет, уверенный, что нечаянно коснулся некой высокой тайны, раскрыть которую еще не пришло время. – Как зовут, нэ знаю: думал, адна у тэбя жена, нэ спросил.

– Ладно, – сказал Рылевский, – одна, другая. Одну просто пустят, а другую, скорее всего, – нет. Ладно, давай на оба случая договоримся.

Пока они обсудили в деталях обе версии, уже почти совсем рассвело.

4

Уже почти совсем рассвело, когда тошнота доконала Первушина, и он решился встать. Вывернуло его легко, однако, вернувшись в комнату, он почувствовал себя еще хуже, чем прежде.

Рукописи его были разбросаны по полу, а на раскрытом старинном словаре лежала кучка дамского белья, и вовсе невыносим был вид легкого чулка, попавшего, словно закладка, в сгиб книги и колеблемого слабым сквозняком. Брр.

В постели его, отвернув от света серое потное лицо, спала женщина. Лет десять назад они учились на одном курсе, а вчера, к сожалению, случайно встретились в метро. Филология, уходящая молодость, пустая квартира, кофе, вино, коньяк.

После соития всякая тварь печальна. Валентин Николаевич удивительно тяжко переносил такие происшествия, ощущая их как предательство и измену неизвестно кому и чему.

Он опустился на колени и стал собирать с полу листы, с отвращением поглядывая на спящую. За ночь лицо ее очистилось от пудры и прочего и казалось теперь совсем простым, жалким и некрасивым. Она не обещала ему ни любви, ни верности, а просто так же, как и он, воспользовалась случаем.

О котором следовало как можно скорее забыть, напоив ее кофеем и выпроводив из дому вон.

…Теперь, когда навеки соединили нас

Сладость беззакония и горечь разлуки скорой, мой рыцарь…

Начатый накануне подстрочник некстати попался ему на глаза. Валентин Николаевич сложил страницы в аккуратную стопку и двинул на кухню. Разбудить кофеем в койку, быстро, на повторение времени нет, служба, приятная вышла встреча, звони, привет. За день дом проветрится, отстоится, и он сможет вернуться к себе.

В комнате заблеял телефон. Славно, все одно к одному – служба.

– Слушаю вас, – громко и радостно сказал Валентин Николаевич, исполняясь благодарности к неизвестному звонителю.

– Ну как дела, чекист? – попер на него из трубки наглый и хорошо знакомый голос.

– Кто это? – удивился Валентин Николаевич. – Кто звонит?

– Ты б на работу заехал, – посоветовал ему собеседник. – Да побыстрее. И кстати, не можешь ли ты сказать, где сейчас Полежаева находится?

– Дома, – удивленно протянул Первушин, – где ж ей еще быть.

– Если минут за пятнадцать доберешься, я тебе этот вопрос проясню, – ласково пообещал начальник. – Понял?

– Понял, – как мальчик, повторил Валентин Николаевич. На том конце бросили трубку.

– Вставай немедленно, – закричал Первушин, – меня на службу вызывают.