Пункт третий

На стене висела прошлогодняя стенгазета, орган печати учр. ВВ-201/1 под названием «Колючка»; она посвящалась минувшей годовщине Октября.

В левом нижнем углу ее располагалось стихотворение, написанное от руки крупными затейливыми буквами. Стихотворение принадлежало перу некоего Васина и имело название простое и романтическое: «Дорога». Рядом неизвестный художник изобразил мента, нахохленного от холода и обиды; ветер носил над ним осенние листья, сплошь желтые или сплошь красные; над головою страдальца висела тяжелая дождевая капля, похожая на луковку. Подле мента торчал тонкий покосившийся столбик с желтой табличкой, на которой, в свою очередь, красовалась ярко-красная буква «А». Из-под сапог путника растекалась лужа, наводившая на мысли скорее о недержании мочи, чем об осенней распутице.

Текст же был гораздо сильнее иллюстрации.

Как спешил я, как я торопился,
Вышел раньше и к автобусу бегу,
Ведь в Перми я должен очутиться
Ровно к десяти у ИТУ.
Третий час я жду на остановке,
А автобусы-машины не пришли.
В небесах плывут, как письма к богу,
Облаков прозрачных корабли[41]

.

Александра Юрьевна задохнулась от восторга и побежала к рюкзаку, чтобы достать ручку, но по пути была перехвачена маленькой неопрятной старухой, выходившей из рорского кабинета.

– Иди, звали уже, – заворчала бабка. – Чего тут бегаешь?

Небольшой худощавый мент улыбнулся Александре Юрьевне вполне дружелюбно, вежливо предложил присесть и, не спрашивая ни о каком родстве, протянул странный листок, похожий на бланк почтового перевода.

– Вы ведь у нас впервые, так что подписать придется, – пояснил он.

Сашка прочла, что она, такая-то – полстроки жирных точек, – ознакомлена с внутренними правилами ИТУ общего режима и обязуется не проносить на свидание огнестрельного и холодного оружия, фотоаппаратов, алкогольных напитков и наркотиков. Проклятье. В рюкзаке ее осталась бутылка с прекрасным заморским алкогольным напитком, которым и надо было поощрить начальника вот теперь, с глазу на глаз. С досады она закурила, не спросясь, и перевернула листок. «…А также: деньги, чай в количестве, превышающем…»

– Вот здесь распишитесь, – указал ей мент, – и давайте ваше заявление.

Александра Юрьевна расправила сложенный вчетверо листок.

– Все правильно, только степень родства не указана, – протянул капитан. – Ну ничего. Вы ведь порядков наших еще не знаете. Так кем вы приходитесь этому – Рылевскому И. Л.?

Вопрос его почему-то звучал фальшиво.

– Сестра, – беззаботно ответила Александра Юрьевна и быстро добавила: – Не помню, как это родство называется, в общем, разные у нас отцы при общей матери.

– Так и запишем, – обрадовался мент, – в дело вы, правда, не внесены[42], ну так и дело необычное у вашего… э-э… брата, так? В общем, поверю вам на слово, сутки подпишу, а больше суток мы только женам даем.

Розовым и голубым мерцала изморозь на окне, мешая как следует рассмотреть изнутри забор с рядами заиндевелой проволоки.

Капитан с удовольствием вычертил лихую закорючку и протянул листок Александре Юрьевне. Под заявлением значилось: разрешено личное свидание длительностью одни сутки, число и подпись. Все это далось ей легко, будто во сне, безо всяких усилий с ее стороны, само вплыло ей в руки.

«…свидание длительностью…» – нацарапанная острым писарским почерком строка, несомненно, является давно прошенным ею ответом свыше. Валаамова ослица, а вернее, ее собственный осел был чисто выбрит, подтянут и по-своему симпатичен и благодушен.

– Спасибо, – искренне поблагодарила его Александра Юрьевна. Коньяк, забытый ею в рюкзаке, был бы здесь совершенно неуместен. Такое совершается всегда просто, естественно, без глупой суеты и лукавства.

Она еще раз поблагодарила начальника и медленно пошла к двери, перечитывая на ходу прямой и короткий ответ.

4

– Сейчас открою, начальник, – вежливо отвечал Анатолий Иванович, отодвигая щеколду.

Брякнула и покатилась по полу мятая посудина, наполненная золой и всяким недогоревшим хламом.

– Палить пора вашу дачу, – заорал отрядный; войдя со свету в полутемную хибару и наступив нечаянно в миску с золой, он отпрыгнул и, чтобы не упасть, схватился рукою за раскаленную печь. Взметнувшаяся в воздух зола оседала мягко и медленно.

– Дверь прикрой, начальник, сквозит, – попросил Анатолий Иванович.

Начальник воздел правую руку, будто собирался залепить Пехову пощечину, и стал трясти ею и дуть на растопыренные пальцы; на них мгновенно поднялись и пошли в рост прозрачные волдыри.

– Поссать поскорее надо, начальник, – некстати посоветовал Пехов.

– Десять суток. Оскорбление при исполнении, – медленно, кряхтя от боли, ответил отрядный. – Пошли.

Игорь Львович уже пихал в карманы приятелю чай и курево.

– Поссы лучше, начальник, – настаивал Пехов. – В ШИЗО успеем, а не сделаешь, как говорю, долго еще тебе дрочить левой придется.

– Пошли, – повторил мент.